Книга Феномен полиглотов - Майкл Эрард

К концу своего путешествия я понял, что гиперполиглоты – это аватары того, что я называю «стремлением к пластичности». Их ведет к цели убежденность, что мы можем, если захотим, изменить свой мозг и что мир заставляет нас это делать. Думаю, здесь будет достаточно привести два коротких примера мотивировки к интенсивному изучению языков. Один человек написал мне в «Твиттер»: «Я хочу быть полиглотом», и я спросил его почему. «Потому что я хочу иметь возможность отправиться куда угодно и свободно общаться с кем угодно», – ответил он. Героем другого примера является десятилетний британский мальчик по имени Арпан Шарма, который якобы умеет говорить на одиннадцати языках. Он сказал: «Когда я вырасту, то хочу стать хирургом, который может работать во всех больницах мира и говорить на языке той страны, в которой находится». Неважно, выучили вы один дополнительный язык или уже десяток, у вас все равно возникает желание превзойти это достижение. Надеюсь, что мои слова не прозвучат слишком пафосно: я скажу, что гиперполиглоты делают видимыми мириады нитей нашего лингвистического предназначения, идет ли речь только об одном языке или о многих.

Некоторые из этих нитей и судеб переплетаются и образуют группы людей, которые я называю нейронными кланами. Они идут собственным, отличным от нашего путем, осознавая свою особую миссию и идентифицируя себя как личность, изучающую языки.

Лингвистически они находятся вне пространства и времени. Являются ли они передовыми образцами представителей будущих поколений? Заманчивая идея. Они не родились такими и не делали себя такими, но родились, чтобы стать такими. Для исследования нюансов лингвистических способностей нашего мозга нам следует глубже изучать неврологию. Я надеюсь, что еще успею увидеть реальные результаты таких исследований.

Клан, о котором я говорю, странный. В нем нет единомыслия, нет лидеров, нет правил. Во многом это потерянный клан, вненациональный. И тем не менее особенности входящих в него людей похожи на любые другие. Им есть что рассказать о том, на что способен наш мозг и как мы должны избавиться от Вавилонского проклятия.

Глава вторая

Говоря о гиперполиглотах, нельзя не вспомнить о Джузеппе Меццофанти, поэтому я и решил начать исследования именно с него. Я отправился в итальянский город Болонью в надежде обнаружить какие-нибудь факты, за прошедшие 150 лет лингвистических и неврологических исследований оставшиеся незамеченными поклонниками и биографами кардинала. Наибольшее впечатление на меня произвело не количество языков, которое, по имеющимся свидетельствам, знал Меццофанти, а то, с какой скоростью он овладевал языками, и его способность быстро переключаться с одного на другой. Как ему это удавалось? Действительно ли он обладал таким умением? Владел ли он языками в степени, достаточной для практического использования? Ответы на эти вопросы должны были стать якорем для дальнейшего, более глубокого исследования природы лингвистических способностей.

Оставался открытым и вопрос о методах, которые применял кардинал. Когда в 1840 году русский ученый А. В. Старчевский встретился с Меццофанти в Риме, он сумел озадачить гения лингвистики, заговорив с ним по-украински.

Меццофанти казался удивленным.

– Что это за язык? – спросил он по-итальянски.

– Малороссийский, – ответил Старчевский, воспользовавшись термином того времени.

– Возвращайтесь ко мне через две недели, – предложил Меццофанти.

По прошествии указанного времени Старчевский вновь встретился с кардиналом и имел возможность убедиться, что тот довольно бегло говорит по-украински. Они беседовали несколько часов. Понятно, что русский ученый был поражен: каким образом Меццофанти сумел достичь такого успеха в изучении нового языка?

Простой ответ на этот вопрос – что русский и украинский языки очень похожи и оба принадлежат к восточнославянской подгруппе славянских языков. «Я уже знал русский», – объяснял сам Меццофанти.

Но такой ответ не удовлетворил Старчевского. «Зная латынь, можно легко выучить итальянский, – рассуждал он, – но не за две недели». После этой встречи русский ученый оказался одержим идеей, что Меццофанти обладает неким тайным знанием, возможно даже, языковым эликсиром. За последующие сорок лет он прочел все, что смог найти о кардинале-полиглоте, но так и не пришел к разгадке его тайны.

Однако затем произошло нечто неожиданное. «Я почти отчаялся найти решение этой загадки, – рассказал Старчевский, – как вдруг загадка Меццофанти все же открылась мне». Он заявил, что будет передавать открывшееся ему знание только своим ученикам. «Школа полиглотов» с высокого соизволения русского царя должна была появиться в Санкт-Петербурге. Во главе ее стоял бы сам Старчевский, который при помощи секретного метода Меццофанти собирался обучать своих студентов семидесяти языкам.

«Каждый мужчина средних способностей может выучить любой иностранный язык в течение месяца, – провозгласил Старчевский. – Тот, кто не может этого сделать, просто ленив или глуп». Однако планам создания необычной школы помешала русская революция. О каком именно методе говорил Старчевский, осталось тайной.

На женевском вокзале я успел за несколько минут до отправления сесть на ночной поезд, который должен был доставить меня в Италию. На перроне я предъявил проводнику билет, втащил по узкому коридору вагона чемодан в маленькое аккуратное купе и, устроившись, наконец распаковал бутерброд и бутылку пива. Затем я скинул ботинки и достал «Моби Дика». После утомительного дня, проведенного в дороге, я мечтал о тихом вечернем отдыхе. К тому же мне требовались силы, чтобы уже на следующее утро начать работу в архивах библиотеки Болоньи.

Пару минут спустя в купе заглянул проводник, пожилой итальянец с густыми черными усами и снисходительным взглядом, и попросил мой билет. Упс. Он ткнул в билет своим пальцем и сказал что-то по-итальянски. Я внимательно посмотрел на указанную в билете дату и понял, что там стоит правильное число, но следующего месяца. «Что ж, надеюсь, проводник подскажет, как решить эту проблему», – подумал я. Но тут до меня дошло, что проводник не говорит по-английски. А я – по-итальянски. Я сказал, что говорю по-испански (по крайней мере, достаточно для данного случая). Он с готовностью перешел на испанский и быстро объяснил мне, что нужно сделать. Мне пришлось вновь упаковать свой бутерброд, пиво и книгу и освободить место для двух туристов, которым уже не терпелось оказаться в незаконно занятом мною купе.

Поезд тронулся, а я в сопровождении проводника отправился на поиски нового пристанища. В итоге мне пришлось временно разместиться в купе с попутчиком, который говорил только по-итальянски. Готовясь к поездке, я читал новую книгу о Меццофанти, написанную по-итальянски, – не столько «читал», сколько помещал итальянские слова в грамматические конструкции, известные мне из испанского. Если какое-то место в тексте оказывалось совершенно непонятным или я хотел проверить свою интуицию (если быть откровенным, это следовало бы назвать догадками), я ничтоже сумняшеся пользовался переводчиком Google. Теперь у меня появилась возможность поговорить с носителем языка, но я не мог выдавить из себя ни слова. Мне было стыдно за свой испанизированный итальянский (особенно после того, как я оживил испанский в разговоре с проводником). Поэтому я просто убивал время, разглядывая пролетающие за окном пейзажи Швейцарии.