Книга Игра без правил - Василий Веденеев

Дозвонившись до помощи на дому, он вызвал врача и нехотя встал, раздумывая — позвонить на работу сейчас или потом, когда получишь заветный синенький листочек, дающий минимум три дня свободы?

Лениво выпив чаю и пожевав бутерброды, Лыков спустился вниз за газетами. Из свернутых газетных листов выпал беленький конвертик письма. Аркадий поднял, прочел обратный адрес — от сестры.

Вернувшись в квартиру, он завалился на диван и, прикурив сигарету, начал читать послание. В общем, ничего нового, как жила провинция, так и живет — ни разу не было на прилавках колбасы, сарделек, сосисок. И на детей ничего не купить — нет шуб, пальто, платьев, а у сестры двое. Майки покупает у бабок на рынке. А куда деваться?

Сестра пишет, что на Новый год детям дали на елке подарки и положили в кулечки по два мандарина, а дочка спрашивает, как их есть, и начала кусать прямо с кожурой, как яблоко. Зефира уже лет десять не видели, а бананов и персиков никогда даже не пробовали. Слезы одни, только и ждешь обещанного улучшения жизни, а когда-то оно будет?

Сложив по старым сгибам аккуратно исписанный листочек из тетради в клеточку, Аркадий поиграл желваками на скулах — чем он может помочь, когда сам гол как сокол? Зря, что ли, специалисты из науки бегут за стойку бара или в кооперативы? Зарплата мэнээса позволяет лишь сводить концы с концами, и то не всегда.

Газеты читать чего-то расхотелось — опять о недостатках и призывы к активности, а как ее проявишь, например, на своем месте, если все в руках Афанасия Борисовича, а над тобой Котофеич сидит, давя на голову железобетонной, непробиваемой задницей? Они тебе за любую активность живо козью морду устроят, а послушный коллектив заклеймит позором отступника, попытавшегося говорить о том, что оклады в науке должны быть выше, чем в учебных заведениях, поскольку ученый по своей сути полифонист в исследуемых проблемах и должен обладать широтой знаний, а преподаватель имеет кусочек курса по предмету и читает его из года в год по шпаргалке. Да еще попробуй устройся на кафедру, где блатной на блатном и блатным погоняет. Впрочем, в любом НИИ не лучше — сплошные «жоры», «лоры» и «доры», что остряки расшифровывают как «жены ответственных работников», «любовницы ответственных работников» и «дети ответственных работников», а случайно уцелевшие научные кадры тянут за всех…

Провалявшись полчасика, он встал, сварил суп из пакетика и опять завалился на диван, не зная, чем заняться в ожидании врача. Благо тот не заставил себя ждать.

Участковым врачом была неразговорчивая, замотанная заботами пожилая женщина. Измерив температуру и быстренько перекрестив Аркадия стетоскопом, она выписала больничный на три дня, поставив сакраментальный диагноз ОРЗ.

Закрыв за ней дверь, Лыков пришел на кухню, налил тарелку супа, съел и вернулся на любимый диван.

Протянув руку за очередной сигаретой, он обнаружил, что пачка пуста. Вот незадача!

Вспомнив, что в кейсе была еще одна пачка, он нехотя поднялся и открыл его. Действительно, в уголке, рядом с полученной от главного шефа тетрадью, лежала пачка «Явы». Прихватив и тетрадь, Лыков опять принял привычную позу на диване и, с удовольствием закурив, начал перелистывать странички, исписанные мелким каллиграфическим почерком. Вскоре он увлекся и начал читать уже не отрываясь.

Неизвестный автор предлагал конкретную математическую модель, причем не просто модель, а реальную, применимую в повседневности информационную модель ситуационного текущего планирования и управления научными исследованиями. Но особая ценность заключалась совсем в другом — для практического использования предложений автора совсем не нужно было до тонкостей разбираться в сложных математических моделях и вопросах специального программирования. Вся система ориентировалась на обыкновенных администраторов от науки и строилась на принципах диалогового режима — то есть администратор вводит в машину данные о своем объекте управления и формулирует задачу. Если каких-то данных не хватает, то ЭВМ сама сообщает ему об этом и требует конкретной информации. К тому же вопросы, задаваемые машине, можно формулировать на нормальном, а не машинном языке.

Лыков примял в пепельнице сигарету и зло захлопнул тетрадь, не дочитав ее до конца, — какого черта это не пришло ему самому в голову? Это же так просто, как все гениальное! Или надо действительно обладать хотя бы долей гениальности, чтобы додуматься до такого раньше других, да еще не побояться прислать тетрадку академику?

Вот так всегда — ты мучаешься, думаешь, ломаешь башку, как быть, а некий счастливчик походя решает оказавшуюся неразрешимой для тебя задачу и готовится снять сливки. Он первый, а ты глотаешь горькую пыль, плетясь у него в хвосте и не имея надежды догнать и перегнать лидера. Черт знает что! И ведь здесь основа вожделенной диссертации!

Может, бросить все к чертям, уволиться из института, податься в слесари или токари? Вон, везде таблички на досках объявлений: требуется, требуется, требуется! Вспомнился замполит в армии, проводивший нудные занятия. Один из солдат, желая разыграть его, спросил, отчего несчастные безработные на Западе не поедут к нам, на наши стройки и предприятия? Ведь у нас профсоюз силен и блага социализма.

Капитан вытер платком побагровевшие залысины и сипло ответил:

— Денег у них нет на дорогу! — чем вызвал дружный хохот.

М-да, но это так, воспоминания и размышления, а делать-то чего, болеть? Сидеть дома и ждать у моря погоды? Но вдруг это — самое верное решение? Ничего не предпринимать, ни о чем не задумываться, а покориться судьбе? Не может же она бесконечно быть жестокой по отношению к Аркадию, когда-то должна и смилостивиться, повернуться лицом, дать надежду на успех?

Бросив тетрадь на стол, Лыков закинул руки за голову и прикрыл глаза: он не будет суетиться, подождет. Чего? Там видно будет чего, все равно завтра на работу не идти…

Первое, что бросилось Аркадию в глаза, когда он переступил порог вестибюля родного института, — обтянутая красным материалом тумбочка с цветами, среди которых почти потерялся большой портрет главного шефа в траурной рамке. Вокруг тумбочки суетились деловитые женщины из профсоюзного комитета, в отдалении стояли Афанасий Борисович и секретарь парткома, беседуя вполголоса и сохраняя на лицах приличествующее выражение скорби. Приносили новые букеты, кто-то бегал с банками в туалет за водой, а Лыков застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от портрета. Казалось, академик вопросительно смотрит прямо на него, чуть прищурив усталые глаза, словно прячет в них ироническую усмешку. На портрете Иван Сергеевич казался много моложе, — наверное, взяли фото десятилетней давности из личного дела в отделе кадров и увеличили.

Опомнившись, Аркадий прошмыгнул мимо начальства и, не дожидаясь лифта, взбежал по лестнице на свой этаж.

В кабинете все оставалось на своих местах и все шло по обычному утреннему распорядку — Сагальский с кислой миной неторопливо раскладывал перед собой бумаги, готовясь к новому рабочему дню, а поверх них положил свежую газету; Кучумов опускал в стакан кипятильник, тщательно скрываемый от бдительного пожарного, и разворачивал бутерброды, опять не успев позавтракать дома; Ленька Суздальцев опаздывал, а Никифоров курил.