Книга Эльфика. Сказки великого перехода. О Судьбе, Душе и Выборе - Ирина Семина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отсюда, с высоты птичьего полета, все казалось маленьким и незначительным. В том числе и страхи. И здесь, в небесах, я поняла одну важную вещь: все, кто мешает на пути к Цели, не обязательно враги, и даже чаще всего не враги. Они проверяют нас на прочность и на верность Мечте.
Если мы сдались, отступили – это только наше решение. Значит, не так уж и хотелось. Но если выстояли, не повелись на отговорки, пугалки и увещевания – значит, Мечта жизнеспособна и обязательно поможет достичь Цели. И никаких провалы вам не страшны, потому что настоящая Мечта всегда крылата.
Я и не заметила, как пропасть осталась позади, а передо мной оказалась Цель. Вблизи она оказалась еще значительнее, еще прекраснее. Меня переполняли и радость, и гордость, и восхищение. Но вот что странно: она больше не была желанной. В самом деле: чего желать, если мы уже у Цели?
– Мы сделали это, – сообщила я. – Вот она, Цель!
Мечта молчала. Я обернулась и застыла: ее больше не было. Мечта сыграла свою роль и пропала.
– И что теперь? – растерянно спросила я.
– Отдохни. Порадуйся. Подведи итоги. Оцени опыт, – посоветовала Цель. – Насладись в полной мере тем, что ты смогла ко мне прийти. Поверь, это далеко не всем удается.
– А потом?
– Потом? Какая же ты нетерпеливая! – хмыкнула Цель. – Но если уж тебя это так волнует, то ладно… Разреши-ка тебя кое с кем познакомить!
Цель расступилась и выпустила вперед какое-то существо. Маленькое такое, робкое, несмелое… В цветных одеждах и с чудной улыбкой. И, протянув руки ему навстречу, широко улыбнулась. И я ей тоже улыбнулась:
– Ну здравствуй, моя новая Мечта!
Вот говорят, надо принимать ответственность за свою жизнь на себя. А за что я конкретно должна отвечать? Не все же от меня зависит?
Приснился Лапкиной странный сон. Что явился к ней великий поэт Александр Сергеевич Пушкин и строго так говорит:
– Вы что же это, душа моя, к языку своему родному так небрежно относитесь?
– А как я к нему отношусь? – озадачилась Лапкина. – По-моему, нормально. Язык как язык, розовый, мягкий… Зубы чищу регулярно, и рот полощу!
– Да нет же, я не про ваш личный язык, а про великий и могучий – русский, – пояснил Пушкин. – Это же просто невыносимо!
– А что? Что такое? – встревожилась Лапкина. – Что вы имеете в виду?
– А имею я в виду то, что вы совершенно не думаете, что говорите. Поговорка «язык как помело» явно про вас!
– Помело? – удивилась Лапкина. – Про меня? Ну ваще, жесть! А вы меня ни с кем не путаете?
– Что вы, как можно вас с кем-то перепутать? Не вы ли вчера по телефону изволили говорить: «Как же, разбежалась! Получите у Пушкина!»?
Лапкина напряглась и вспомнила: да, говорила она такое. Надо было отшить одних там нахалов, ну, она и кинула любимую фразочку насчет Пушкина.
– Да ладно, я ж не в обиду, что уж сразу «помело», – смутилась Лапкина. – Так, вырвалось…
– А у вас, если бы вы соблаговолили заметить, все время что-нибудь «вырывается», – уличил ее классик. – Совсем не даете себе труда подумать, что будет, если все это в жизни проявится.
– А что я такого говорю? – удивилась Лапкина. – Ничего такого особенного. За базар отвечаю.
– Отвечаете, значит… Ну, отвечайте! – милостиво разрешил Пушкин. – Только потом не обижайтесь.
И картина мгновенно переменилась, Пушкин куда-то исчез, а Лапкина очутилась посреди базара, в толпе разъяренных людей, каждый из которых что-то кричал и тянул к Лапкиной руки.
– А-а-а-а! – завопила Лапкина, озираясь и пятясь. – Вы чего?
– Во, какую курицу некондиционную мне впарили! – потрясая синеватой тушкой, подскочила к ней баба в кацавейке.
– А меня обвесили! Обвесили! На целых полкило! – подпрыгивал тощий мужичонка.
– А мне нахамила вон та, которая помидорами торгует, – втолковывал дед. – Разберись, дочка, а?
– Да почему я-то? – в отчаянии завопила Лапкина. – Я тут при чем???
– Ну дык ты ж за базар отвечаешь, всем известно, – зашумела толпа. – Вот и отвечай давай!
– Вы чего, белены тут все объелись, психи ненормальные??? – возмутилась Лапкина.
У толпы тут же изменилось настроение: глаза сделались бессмысленными, кто-то стал танцевать, кто-то захохотал, кто-то затеял кусать соседей, а у некоторых так даже и пена на губах появилась. Лапкина в ужасе бочком выскользнула из объевшейся белены толпы и опрометью кинулась прочь с базара. Отвечать за этот самый базар ей вовсе не хотелось. Только оказавшись за воротами, она остановилась и выдохнула:
– Вот жесть!
Тут же над ее головой (хорошо, пригнуться успела!) просвистело что-то и с грохотом упало на землю. Пригляделась – мятый жестяной лист, откуда-то с крыши, видать, сорвало. Лапкина хотела ругнуться, но почему-то воздержалась. Какой-то странный сон был, очень реалистичный.
Лапкина задумчиво двинулась прочь от базара. На камушке сидел оборванец маргинальной наружности, по виду – сильно пьющий, и он тут же обратился к Лапкиной:
– Подайте, сколько можете, не на хлебушек прошу – на опохмелку…
– А морда не треснет? – язвительно спросила Лапкина, и тут же завопила: лицо страждущего немедленно треснуло и развалилось пополам, как спелый арбуз, а то, что открылось внутри во всех анатомических подробностях, выглядело как в фильме ужасов.
Она припустила на первой космической скорости, и вскоре нищий остался далеко позади. Лапкина шла по городу – привычному и знакомому. Солнышко припекало, веял легкий ветерок, и Лапкина в который раз поразилась, как все натурально ощущается. Чересчур даже.
Впереди замаячило какое-то здание.
– Да это же моя родная школа! – ахнула Лапкина. – Да, она, чтоб мне провалиться!
Договорила она эту фразу уже на дне глубокой ямы, куда провалилась незамедлительно. Упала она на кучу мягкой земли, так что до членовредительства не дошло, но все равно хорошего было мало. Надо было как-то выбираться, не сидеть же тут, в яме, до скончания веков!
Лапкина, шипя и охая, стала карабкаться наверх, используя в качестве опоры корни и камни. Маникюру сразу наступил конец, да и новым босоножкам тоже пришлось несладко. Наконец, она перевалила через край и поднялась с четверенек.
