Книга И всё равно люби - Кэрри Браун

– Рут, ты должна быть, как фигура на носу корабля! Грудь вперед! Вот так.

Сама доктор Веннинг была едва ли выше пяти футов ростом. Так что эффект получался комическим – эдакий наполеончик тужился, выпячивая грудь.

Рут прыскала со смеху.

– Давай-давай, смейся, – предостерегающе поднимала палец доктор Веннинг. – Но твой рост, Рут, это вовсе не повод для страданий. В биологическом смысле в нем вообще твоя сила, твой ресурс для выживания. Пользуйся же им!

В такие беспокойные дни – вот как сегодня: сначала утомительная, шумная возня с пылесосом, штормовые предупреждения, потом день в полном одиночестве, а впереди еще долгий вечер, и всё на ногах, как всегда в первый день учебного года, – Рут очень не хватало доктора Веннинг.

Она умерла тридцать лет назад, в Нью-Хейвене. Рут сидела возле ее кровати, в той самой больнице, где доктор Веннинг столько десятилетий с поистине тевтонским педантизмом и обходительностью врачевала вспышки истерики, суицидальные наклонности, буйно помешанных и разбитые сердца.

«Мои друзья» – всегда называла их доктор Веннинг.

Рут просидела в больнице три дня, но доктор Веннинг так и не пришла в сознание.

Взгромоздившись на высокий детский стульчик поближе к окну, чтобы ползущее по небу солнце не проронило мимо ни лучика, Рут перечитывала «Мидлмарч», который, убегая из дому, схватила с полки за увесистость. Время от времени она спускалась позвонить Питеру – платный телефон стоял на первом этаже как раз напротив кафетерия, откуда доносились аромат тостов и салата с яйцом, жизнерадостный щебет и позвякивание вилок, а за ними не столь явно, но безошибочно распознавались запахи больницы, драмы жизни и смерти, которая разворачивалась тут же, совсем рядом, но была скрыта от взора.

Подносы с безвкусной едой появлялись в палате доктора Веннинг с угнетающей, если не сказать жестокой, регулярностью. Рут просто закипала, завидев очередной и поражаясь черствости заведения: ведь стоило посмотреть на доктора Веннинг – глаза закрыты, лицо бескровное, заплывшее, – как становилось понятно, что она никогда больше ничего не съест. У самой Рут, измотанной, перепуганной, не было никакого аппетита, и, сердито стукнув плошками, она торопилась выставить нетронутые подносы поскорей за дверь. Зачем они всё несут и несут их?

Два дня доктор Веннинг беспокойно металась в кровати, веки плотно сжаты, а рот безмолвно кривился так, что у Рут от беспомощности сжималось горло.

Первый наскок рака доктор Веннинг пережила несколько лет назад, сначала одна мастоэктомия, за ней другая. Она знала, что возврат болезни – это конец.

– Я прекрасно понимаю, что будет происходить со мной дальше, – говорила доктор Веннинг, обращаясь к перетрусившему юному терапевту в свой последний визит к нему. Рут сидела рядом с ней, молчаливая, как монашка.

– Все довольно просто, – говорила она. Она даже улыбнулась молодому доктору, но уши его все равно пылали. – Просто не жалейте для меня морфину, вливайте побольше, словно вы вознамерились пустить ко дну морскую флотилию. Не робейте. В конце концов, вас же не может беспокоить, что у меня возникнет зависимость. Рут, ты слышишь меня? – Она протянула руку и легонько сжала ей пальцы, будто желая обратить внимание доктора, что рядом еще один человек, перед которым ему придется отвечать.

Затем голос ее смягчился и вылетело почти веселое:

– Ай, до чего ж вам не повезло со мной. Ненавижу иметь дело с пациентами-врачами. Вы уж меня извините!

И она понимающе покачала головой, и его призывая кивнуть: дескать, куда же нам, связанным клятвой Гиппократа, без здорового скептицизма и самонадеянности.

Доктор Веннинг прижала к себе сумочку.

– Вы же понимаете меня? Уверена, что понимаете. Вот и Рут здесь, она тоже знает, чего я хочу. Так значит… договорились? Мы же мыслим одинаково.

И она похлопала Рут по руке, словно та и произнесла всю эту речь.

Позже, когда они, совершенно вымотанные, вышли от доктора, она извинилась.

– Что поделаешь, пришлось его немного припугнуть. Не перестаралась? Я старалась помягче.

Рут подумала, что никогда и не видела доктора Веннинг иной – только мягкой. Разве что позволяла себе холодок с типами, которых именовала бюрократами и тиранами. На память пришла строчка из Шекспира: доктору Веннинг почти всегда удавалось «своим пением укротить свирепого медведя».

На третье утро больничных бдений Рут показалось, что в теле доктора Веннинг что-то наконец ослабло, будто успокоилось. Рут, не сводившая с нее глаз, почувствовала, как расстояние между ними все увеличивается. Интервалы между вздохами становились длиннее.

День шел своим чередом, Рут рассеянно скользила по страницам «Мидлмарча», то и дело наклоняясь вперед, чтобы убедиться: после долгой тишины жалкая плоская грудь доктора Веннинг снова ритмично, пусть редко, приподнимается.

Поздно вечером она задремала и очнулась от того, что медсестра легонько тронула ее за плечо.

Рут подскочила.

Но доктора Веннинг здесь больше не было, она исчезла. Рут закричала, уронила на пол книгу.

Доктор Веннинг ее покинула, и Рут пропустила это мгновение. То, что осталось лежать на кровати – ввалившиеся, обтянутые кожей щеки, бескровный клюв вместо носа, курья лапка, сжавшая простыню, – почти невозможно было узнать.

Она совсем не так себе это представляла. И поняла тогда, что невозможно спутать сон со смертью.

Прошла ночь. Через открытое окно Рут слышала, как ветер шумит в кронах деревьев, где-то вдалеке гудели автомобили. В палате появились еще нянечки. Их вызвали? Кто-то из них, пробормотав сочувственно: «Ну, ну, ничего не поделаешь, могло быть и гораздо хуже, уж я навидалась», – осторожно подтолкнул Рут к выходу, словно теперь доктору Веннинг предстоят какие-то таинственные процедуры, слишком интимные, слишком неприличные, чтобы выполнять их при свидетелях.

Рут спустилась вниз, ноги ее подкашивались.

Кафетерий был закрыт, свет приглушен. За буфетным прилавком виднелась освещенная кухня, кто-то еще работал, белый поварской колпак то появлялся, то исчезал из виду.

В телефонной будке она повернулась спиной к пустому холлу и приложила к лицу носовой платок. Когда Питер взял трубку, она не смогла ничего выговорить.

– Ох, Рут, – наконец сказал он. – Мне так жаль.

От его сочувствия она разрыдалась.

Он не смог тогда поехать с ней. Это было еще до того, как его назначили директором. Он был тогда просто учителем, и ему не так-то просто было вырваться из школы. Учителей не хватало, и если кто-то увольнялся, хворал или вынужден был отлучиться, нагрузка падала на остальных, а мальчишки могли хулиганить, им требовалась крепкая рука. И в коллективе тут же вспыхивала неприязнь к коллеге, которого подозревали в лени или недобросовестности.

Доктор Веннинг ведь не приходилась им родственницей, хотя на самом деле для Рут она была матерью, отцом, сестрой… да всем.