Книга Олимп - Дэн Симмонс

Силовое поле затрепетало и растворилось, однако бессмертный по-прежнему оставался в железных наручниках и колодках.

– Можно мне сказать? – спросил он гораздо тише, нежели только что говорил Приамид. Защитник Трои задумался.

– Дайте слово богу! – воскликнул провидец Гелен, стоявший по правую руку царя на балконе святилища.

– Дайте слово богу! – выкрикнул сосед Менелая, ахейский птицегадатель Калхас.

Гектор нахмурился, потом кивнул.

– Валяй, ублюдок Зевса, чеши языком. Помолись папочке, если хочешь, всё равно не поможет. Сегодня тебя ничто не спасёт. Нынче ты будешь начаткам на погребальном костре моего брата.

Дионис улыбнулся, но как-то криво, неуверенно даже для человека, не то что для обитателя Олимпа.

– Ахейцы и жители Трои, – воззвал тучный божок с несерьёзной бородкой. – Глупцы! Нельзя убить бессмертного. Особенно того, кто родился во чреве погибели. Дитя Зевса, уже в пору младенчества я забавлялся с игрушками, которые, по словам пророков, могли принадлежать лишь новому правителю мира: игральными костями, мячиком, волчком, золотыми яблоками, трещоткой и клоком шерсти.

Однако титаны, те, кого мой отец одолел и забросил в Тартар, эту преисподнюю преисподних, это царство ночных кошмаров, размещенное гораздо ниже царства мёртвых, где витает сейчас, подобно выпущенному кем-то вонючему газу, душа вашего брата Париса, накрасили свои лица мелом, явились, точно духи покойных, напали на меня и разорвали голыми, набелёнными руками на семь частей, после чего швырнули в кипящий котёл, стоявший тут же на треножнике, над пламенем гораздо более жарким, чем ваш убоги и костерок…

– Ты закончил? – поинтересовался Гектор, поднимая меч.

– Почти. – Голос олимпийца звучал уже гораздо веселее и громче, отдаваясь эхом от весьма удалённых стен, которые только что гудели от слов Приамида, – Меня сварили, потом поджарили на семи вертелах, и аппетитный запах моего мяса привлёк на пиршество самого Громовержца, пожелавшего отведать сладкое кушанье. Но, заметив на вертеле детский череп и ручки сына в бульоне, отец поразил титанов молниями и зашвырнул обратно в Тартар, где они по сей день жестоко страдают и трепещут от ужаса.

– Это всё? – произнёс Гектор.

– Почти, – отозвался Дионис, обратившись лицом к царю Приаму и прочим важным персонам, собравшимся на балконе святилища Зевса. Теперь уже маленький божок ревел, как раненый бык. – Впрочем, кое-кто утверждает, будто бы мои варёные останки были брошены в землю, и так появились первые виноградные лозы, дающие смертным вино; впрочем, один кусочек тела не сгорел на костре и не разложился в почве. Его-то Паллада Афина и отнесла Громовержцу, который доверил мою kriaios Dionisos Гипте – это малоазиатское имя Великой Матери Реи, – чтобы та носила меня в своей голове. Знаете, отец употребил эти слова – kriaios Dionisos – шутки ради, поскольку kradia на языке древних означает «сердце», а krada – «смоковницу», то есть…

– Хватит! – воскликнул Гектор.,– Бесконечная болтовня не продлит твою пёсью жизнь, и не мечтай. Данай договаривай в: словах, или я сам тебя оборву.

– Да сожрите вы меня, – только и вымолвил бог. Приамид обеими руками занёс тяжёлый клинок и взмахом обезглавил бессмертного. Толпы троянцев и греков ахнули. Бескрайние ряды солдат как один человек отшатнулись от ужасного зрелища. Несколько мгновений укороченное тало стояло, пошатываясь, на нижней платформе и вдруг рухнуло, точно марионетка, у которой разом обрезали нити. Гектор ухватил упавшую голову с широко разинутым ртом, поднял за жидкую бородку и высоко закинул на сруб, между конскими и собачьими трупами. Работая мечом как топором, он ловко отсёк мертвецу сначала руки, потом ноги, потом гениталии, разбрасывая отрезанные части по всему срубу – впрочем, не слишком близко к смертному «у Париса, чьи благородные кости воинам нужно будет собрать среди золы, отделив от недостойных останков собак, жеребцов и бога. В конце концов Приамид разрубил тело на дюжины мясных ломтиков; большая часть пошла на костёр, остальное полетело на корм уцелевшим собакам, которых до сей минуты держали на привязи, а теперь выпустили на площадь.

Как только затрещали последние кости и лопнул последний хрящ, над жалкими останками Диониса поднялась чёрная туча, будто бы стая невидимого гнуса или маленькая дымовая воронка вертелась в воздухе, да так яростно, что Гектору пришлось прервать свою мрачную работу и отступить назад. Шеренги троянских и ахейских героев отпрянули ещё на шаг, а женщины на стене запричитали в голос, закрывая лица ладонями или лёгкими покрывалами.

Но вот облако рассеялось; Приамид швырнул на вершину дровяной кучи оставшиеся розовато-белые, словно тесто, куски плоти, после чего поддел ногой позвоночник и рёбра жертвы, пнул их на толстую охапку хвороста и принялся снимать обагренные доспехи. Прислужники торопливо унесли прочь забрызганную бронзу. Один из рабов поставил таз с водой. Высокий, статный герой дочиста омыл от крови свои ладони, руки, лоб и принял предложенное полотенце.

Оставшись в одной тунике и сандалиях, он поднял над головой золотую чашу с только что срезанными прядями, взошёл по широкой лестнице на вершину, где покоилось просмолённое ложе, и высыпал волосы дорогих Парису людей на синий покров. Тут у Скейских ворот показался бегун – самый стремительный из всех, кто принимал участие в Троянских играх. С длинным факелом в руках он трусцой устремился сквозь толпу воинов и простых зрителей – те едва успевали почтительно расступаться – и взлетел по просторным ступеням на вершину сруба.

Проворный бегун передал мерцающий факел Приамиду, кивнул и, не поднимая головы, спустился по лестнице.

Атрид возводит глаза и видит, как на город наползает чёрная туча.

– Феб Аполлон решил испортить нам день, – угрюмо шепчет Одиссей.

Стоит Гектору опустить конец факела к просмолённым дровам, обильно политым туком жертв, как налетает холодный западный ветер. Дерево чадит, но не спешит загораться.

Сердце Менелая, всегда более пылкого в битвах, чем расчётливый Агамемнон и прочие хладнокровные греки-убийцы, начинает гулко стучать: надвигается час расплаты. Воина не тревожит собственная близкая гибель: лишь бы эта стерва Елена, визжа, низверглась в Аид хотя бы минутой раньше. Будь его воля, изменницу поглотили бы неизменно более глубокие бездны Тартара, где по сей день вопят и корчатся среди кромешного мрака, боли и страшного рёва титаны, о которых разглагольствовал покойный Дионис.

По знаку Гектора быстроногий Ахилл подаёт бывшему врагу пенистых кубка, наполненных до краёв, и сходит вниз по широкой лестнице.

– О ветры запада и севера! – взывает сын Приама, поднимая сосуды над головой. – О шумный Борей и быстровейный Зефир с холодными перстами! Прилетите и разожгите своим дыханием костер, где возложен Парис, о котором сокрушаются все троянцы и даже достойные аргивяне! Явись, Борей, явись, Зефир, раздуйте палящее пламя! Обещаю вам щедрые жертвы и возлияния вот этих вот пенистых кубков!

Высоко на храмовом балконе Елена склоняется к Андромахе и шепчет: