Книга Напряжение - Владимир Ильин

– Это Максим. Главная приказала разместить у тебя, на время, – встала ему навстречу няня, храбро удерживая монстра за плечи.

– С какой это стати? – В голосе не слышалось ни нотки добродушия.

– Дерется сильно, буйный. Если разозлить, – тут же поправилась, поймав недобрый взгляд. – Нельзя ему оставаться в палате – еще покалечит кого или самого задушат. К старшим, сам понимаешь, тоже никак…

– А мне-то он зачем? – грубо оборвал ее сторож.

– Денег прибавят, за присмотр. Тем более ты ночью все равно не спишь.

Мне показалось или она погладила его по плечу?

– Тебе теперь где «не спать»? – прижал он ее к себе – ненадолго, руку тут же скинули и отшатнулись в сторону.

– Коль, не при ребенке же! Найдем. В спортзале, на матах мягеньких. Придешь? – вильнула она своими телесами, умудрившись потереться о страшилу бедром.

– Дай хоть познакомлюсь с постояльцем, – хекнул тот довольно, выпроваживая няню из комнаты.

– Жду! – мурлыкнуло из коридора.

А я и не знал, что у нее может быть такой голос – отличный от скрежета несмазанных дверных петель или вопля кота, которому наступили на хвост. Мы, помню, как-то специально ловили и проверяли…

– Дрался, говорят? – выдернул из размышлений сторож, уже разместившийся на кровати напротив, поближе к столу. Трость небрежно лежала по правую его руку – мне никак не добраться.

Я замотал головой.

– Били меня, – буркнул, глядя исподлобья.

– Много их было? – Мужик аккуратно перелил чай из емкости в миниатюрную чашечку, словно по волшебству выуженную из-под столешницы.

– Не знаю, не видел.

Тот поставил рядом вторую и вопросительно посмотрел на меня.

– Они голову пледом накрыли и толпой навалились, – выдал я, алчно поглядывая на расписанную синим орнаментом эмалевую чашку.

– О как, интересно. А дальше? – Тот вместо чая закинул в чашечку три кубика сахара, сильно подняв ставки. – Что-то ты целый слишком.

– Не знаю я, – шмыгнул, не желая обманывать. Да я и сам толком не понимал, что случилось. – Их ударило чем-то.

– Да ну? – Сторож выцепил один кубик из моей кружки и кинул в свою.

– Честно! – воскликнул я, не желая терять сладость. – Оно само вышло, мне дышать не давали.

– То есть? – Острый взгляд серых, выцветших глаз вцепился в меня, не давая дышать.

– Сверкнуло и дым пошел, а потом – как после грозы. А ребят отбросило. И черные следы на полу. И плед дымится, – тяжело сглотнул я, сжавшись еще сильнее.

– Плед – тот самый? – указал он пальцем на серо-черный лоскуток, выбивавшейся из моего пододеяльника.

Я торопливо кивнул и быстро сдернул его с себя, стоило ему показать характерный жест.

Грубые пальцы перебирали прожженную ткань, цеплялись за мелкие отметины, перетирали их меж собой. Сторож оглядывал дырочки на просвет, внимательно принюхивался и даже попробовал на язык. После чего плед, к моему сожалению, отправился в угол комнаты. Уж лучше бы вернул – холодно.

– Семь лет, надо же. Это ж как ты их убить-то хотел? – глубокомысленно произнес он, наклоняя банку с чаем над второй чашкой.

– Я не хотел! – возмутился я от всей души.

Сторож замер, налив совсем чуть-чуть.

– Не хотел я никого убивать! – вспыхнул я негодованием. – Страшно было и дышать хотелось. Вот и… Само оно, – буркнул, сдуваясь.

– Не хотел убить и даже без ненависти… – уже констатируя, кивнул своим мыслям и еле слышно добавил: – Сильная кровь.

Чай наконец достиг кромки, вызвав чувство сухости во рту – будто кругов двадцать пробежал в летнюю жару. А потом… потом этот гад опрокинул в себя содержимое обеих чашек и с невероятным довольством наблюдал, как вытягивалось мое лицо.

– Это для бодрости варево, тебе ни к чему, – проковыляв к двери, криво ухмыльнулся он. – Устраивайся, малой.

Глава 2

Судьба по соседству

Дверь неслышно хлопнула, разделяя два поколения. Тридцать лет разницы между молодым юношей, полным надежд и энергии, и увечным стариком, который тоже когда-то верил в свою счастливую звезду и совсем не представлял себя никому не нужным калекой, сторожем на мизерном окладе. Тем не менее жизнь распорядилась именно так.

Николай Иванович Росков не родился инвалидом, наоборот – в семье мещан с восторгом и замиранием сердца выслушивали чуть поддатого (как за такое не выпить!) и благостно улыбающегося фельдшера, десятый раз повторявшего счастливой родне: «Ваш сын абсолютно здоров… и он одаренный». Отец, поговаривают, был рад чуть меньше, глушил водку и искоса поглядывал на супружницу – дар чаще всего передавался по наследству, а сам он и все его предки таковым похвастать не могли, так же как и у второй половинки. Дошло бы и до мордобоя, но тут прабабка проскрипела, что ее дед служил у князя Новгорода, и не абы кем, а дружинником. А это значит – ранг «витязь», не меньше. Могло и проклюнуться через поколения.

Не был Коля и дураком – оценки не ниже «хорошо», внимательность, отличная память открыла бы ему дорогу в любой университет. Тем более что одаренных брали куда охотнее, делая поблажки во время вступительных экзаменов.

Но кипела в крови жажда приключений, кружило голову внимание окружающих, грели душу восторженные ахи, стоило «потянуться» за родной стихией ветра и слегка похулиганить. Что-то било в грудь, требуя действий, подвигов и новых горизонтов. Николай не мог сидеть спокойно за партой, впитывая знания.

Так что восемнадцатилетие он встретил у вербовочного пункта отряда «Древичи» – самого крупного и известного в Верхнем Новгороде. Слегка пьяный, полный куража, Николай чуть ли не приплясывал, ожидая, пока ему откроет дежурный. Пункт работал круглосуточно, зазывая к себе всех, кто хотел новой жизни или бежал от старой. Главное – дар и отсутствие кровной вражды за спиной. В общем, Коля подходил – о чем ему сообщили, забрав паспорт вместе с подписанным не глядя договором.

Учебка, тренировки, отработка совместных действий, немного математики, химии, физики, десантирование за Полярный круг, посвящение. Десяток операций – для начала в периметре охранения, затем – непосредственно. Первые трупы от собственной руки, шок, таблетки из металлического пенала, адреналин, кураж. Неделя пьяного загула – и все вновь повторяется. Лычки младшего лейтенанта, собственная боевая тройка. Перелеты по всему миру, которые уже не приносят удовольствия, потому что стали работой. Пятнадцать лет выслуги, по шесть-восемь операций в год, новые погоны и пять троек подчинения, солидный счет и мысли уйти в отставку.

А затем – новый вылет, тупиковая улица в железобетонных джунглях Токио и неестественно серьезный паренек в строгом черном костюме возле глухой стены, с алым гербом школы напротив сердца. И пули из шести стволов, которые никак не могли проложить дорожку к вроде бы неподвижному телу. Зло загудел ветер, сжимаясь в хлыст под давлением воли Николая, вспыхнул рожденный даром огонь меж рук его зама Семенцова, дрогнула земля, перекрывая своим стоном близкий гул машин – отряд вовсе не растерялся, уже не в первый раз им доставалась сложная цель, совсем не желающая приблизить выплату призовых. Они попали, все трое – не столь сложно бить по так и не сошедшей с места фигурке. Чистая физика – давление, идеальная среда для горения, каменные стены горнила – все для того, чтобы три стихии, соединившись, ударили на порядок сильнее, чем поодиночке. Отработанная связка, обкатанная не единожды, на этот раз не повредила даже форму на плечах пижона, что так и стоял, рассматривая своих палачей, с непроницаемым восточным ликом. А потом последовал ответ, вычеркнувший из списка живых две трети отряда, превративший Николая в калеку… Ранг «учитель» – это примерно танковый взвод. Танковый взвод, отработавший по узкому тупичку меж двух складов, в который, как оказалось, не они загнали цель, а она привела их за собой.