Книга Есть ли жизнь после Путина - Георгий Бовт

В этом плане, собственно, ельцинский преемник довел до логического конца то, что было начато в процессе президентской кампании 1996 года.

Уже тогда правящий класс вынес для себя главный урок, касающийся всеобщих выборов: это слишком опасный инструмент в России, чтобы регулярно так играть с огнем и рисковать, как это было в 1996-м. Ведь все висело если не на волоске, то близко к тому, и если бы не мягкотелое соглашательство Зюганова (за что ему положено теперь, как я полагаю, пожизненное «содержание» в политическом театре), то неизвестно, как бы все повернулось.

Хотя, собственно, как оно могло «не так» повернуться? – невольно задаешься вопросом, наблюдая неизбежный для любой «революции» период консолидации достигнутых результатов, переходящий местами в реакцию.

Нынешний российский парламент – это всего лишь порождение расстрела Белого дома в октябре 1993 года и написанной под впечатлением этого расстрела Конституции. А путинская любовь назначать «технических премьеров» и ценить в этой ипостаси людей, прежде всего, лояльных ему лично, а уже потом все остальное, – это своего рода «фантомные боли» отрезанного от российской государственности раз и навсегда института вице-президента после казусов Янаева и Руцкого.

Ельцинская «семья», выбирая преемника, исходила, во-первых, из намерения обеспечить себе гарантии безопасности и лишь во-вторых – из всего остального.

Не случайно, уходя, Ельцин, по сути, не оставил никакого политического наказа/завещания. Призыв «беречь Россию» можно трактовать как хочешь, это вне политики. И «семья» не прогадала. И намека не было на возможность нарушения этой негласной договоренности. И даже злому демону Березовскому, претендовавшему на то, что именно в его голове и зародился сей план применительно к конкретному и мало кому известному на тот момент полковнику ФСБ, позволили бежать за границу и умереть там почти своей смертью (все же в самоубийстве есть некая принужденность выбора).

Кстати, его партнеру по олигархической медийной клоунаде Гусинскому тоже позволили уехать. Вообще, в отличие от ранних имперских и сталинских времен, нынешний режим куда как менее «кровожаден» в своих нравах, позволяя многим из тех, кто раньше кончил бы на плахе, в подвале Лубянки или в ГУЛАГе, доживать свои дни в приличных заграничных резиденциях.

Конечно, каждая личность накладывает на историю отпечаток.

Ельцин и Путин – очень разные. И если принять за роднящее их свойство недооценку роли институтов (парламента, независимого суда, равенства перед законом), то почти вся остальная «специфика» правления того и другого вполне уложится в то, что называется «особенностями характера».

Плюс жизненный опыт, менталитет – и то и другое отличные у бывшего секретаря обкома КПСС и полковника КГБ-ФСБ, по долгу службы занимавшегося «противодействием» вероятному противнику. Который всегда на Западе.

Чаще всего, когда говорят об отличии Ельцина от Путина, поминают отношение к свободе слова и т. д. Отрицать разность личностного отношения к этому институту невозможно. Но заметим: наступление на прессу, на всевозможные НКО и политические вольности началось ровно тогда, когда само общество перестало воспринимать такие свободы как востребованные и необходимые ему.

Сейчас уже и вовсе непонятно, а был ли такой осознанный запрос (на свободы) изначально.

А если не был, то сколь долго мог устоять любой российский правитель (да и не российский тоже) от соблазна заставить заткнуться всех этих «очернителей», «агентов пятой колонны и госдепа». Надо признать и то, что поступают с ними в нынешней России, по ее собственным историческим меркам и по меркам других авторитарных режимов современности, также по-вегетариански. Как говорилось в одном славном фильме, «мог бы бритвой по горлу – и в колодец».

Ну и, конечно, условия существования страны в 90-х были иные. Трудно сказать, как бы повел себя Путин, окажись он в 90-х на постах много выше, чем управление внешнеэкономических связей питерской мэрии. И ему пришлось бы учитывать прискорбное состояние тогдашней экономики страны и ее золотовалютных ресурсов, пришлось бы маневрировать в условиях раздрая неустоявшейся еще постсоветской элиты (добрая половина которой состояла из «красных директоров»), пришлось бы взаимодействовать с Западом совсем не в духе нынешней стилистики, то есть – во многом уступать.

И наоборот, условный Ельцин эпохи цены на нефть под 150 долларов за баррель, наверное, сильно отличался бы от того, при котором она стоила около 20.

Кстати, мы еще не видели Путина-президента эпохи «баррель за 20». Осмелюсь предположить, что взаимозависимость «чем дешевле нефть, тем меньше склонности к репрессиям» может сработать снова. С поправкой, разумеется, на личность первого лица и на нынешнее состояние элит, характеризующееся их неспособностью к солидарным действиям и самоорганизации автономно от Начальника.

Когда вспоминают добровольный уход Ельцина, то акцентируют внимание именно на добровольности, а не на объективных обстоятельствах отставки. При вековых авторитарных традициях России с ее трона никто добровольно не сходил, досрочный уход, как правило, означал «табакеркой в висок». Хотя Хрущеву удалось умереть в своей постели, а Горбачев даже не был под домашним арестом после отставки и сегодня свободно перемещается по миру.

Но при всем верхушечном характере дворцовых переворотов в России «падению с трона» обычно предшествует и сопутствует потеря авторитета первого лица и в низах общества.

Первый секретарь ЦК Хрущев не зависел от народного волеизъявления, обстановка той поры могла быть официально описана только как «полный одобрям-с». Ельцина ничто не толкало уходить именно в новогоднюю ночь. Горбачев формально мог воспротивиться «беловежскому сговору». Николай Второй мог не подписывать отречение. Однако всякий раз в подобных случаях за спинами «дворцовых заговорщиков» стоит тот самый народ, который безмолвствует (он и в феврале 17-го не безмолвствовал только в Петрограде), но именно по безмолвному отношению которого в какой-то момент русской истории становится необратимо ясно, что тот или иной вроде бы ничем и никем не ограничиваемый и не сковываемый властитель – обречен.

Чисто теоретически можно себе представить, что такое может приключиться даже с Путиным. Который не станет, скажем, вновь баллотироваться в 2018 году. Даже если придворные социологи будут предрекать безоговорочную победу, но при этом в русском воздухе будет разлито вот это вот почти неуловимое извне, но тонко ощущаемое любым знающим свою страну правителем народное – «Надоел!».

Сегодня это далеко не так. И 80-процентные рейтинги одобрения показывают в том числе нынешнее состояние общества, которое себя без Путина не мыслит. Ведь если не он, то кто?

Имеющиеся проблемы обыватели с готовностью объясняют ошибками, а то и заговором окружения (либералов, бездарей, клептократов). В этом смысле Ельцин гениально угадал с преемником: в России даже овладевший в совершенстве всеми «чуровдеевскими» методами электоральных технологий властитель должен уметь прежде всего нравиться людям, даже вопреки экономической реальности, преподносящей трудности. Умение это – почти мистическое, трудно сказать, в чем именно секрет, как вовремя найти те или иные повороты продления магии (Крым в уходящем году стал именно таким неожиданным, но логичным для нынешнего режима поворотом).