Книга Блокадные будни одного района Ленинграда - Владимир Ходанович

«Центральной характеристикой тоталитарного сознания представляется вера в простоту мира». И модель его одномерна или двухмерна, не более. «Из всех возможных решений тоталитарная власть с завидным постоянством выбирает наихудшие. <…> Критерием выбора, наряду со стремлением еще раз подтвердить величие власти, была ориентация на простой вариант, не превышающий по степени сложности сложность картины мира тех, кто принимает решения. <…> Иллюзия простоты создает и иллюзию всемогущества – любая проблема может быть решена, достаточно лишь отдать верные приказы»[35].

А если партийный или советский руководитель (кроме «вождя», разумеется) ошибся?

«Партия поправит».

Немецкий философ Э. Блох, исследуя одну из сторон утопического мышления, подробно остановился на сущности воинствующего оптимизма[36]. Для него, считал автор, «не существует иного места, кроме того, которое отрывает категория „фронт“ (курсив Э. Блоха)[37]. В практике носителей утопического мышления воинствующий оптимизм предстает как состояние. От победы к победе на вечном трудовом «фронте», не иначе. («Догоним и перегоним!» – оттуда же.) В мирное время решения принимали, их выполняли, результат был, формы и методы опробованы – не может не сработать и в военное время. Даже самый тяжелый период блокады – вторая половина декабря 1941 г. – первая декада января 1942 г. – не выветрил из голов партийно-советского руководства подобного оптимизма.

Третье. Непозволительно пребывать в иллюзии, что ленинградские руководители (разных рангов) не знали о голоде, высочайшем уровне смертности, фактах людоедства в блокадном городе. Опубликованные спецсводки органов НКВД подтверждают: знали. Здесь дело в ином. Абсолютная власть, пребывая в непоколебимой уверенности в своем всемогуществе, по логике, принимает и абсолютную ответственность. Партия, взяв на себя роль «вдохновителя и организатора» всего и вся, по идее, должна нести и ответственность за провалы – на хозяйственном ли фронте, или на военном. Так как жесточайший голод и катастрофическая смертность не могут быть следствием непрофессионализма, бездарности, тупости власти, надо считать, что таковых явлений в Ленинграде нет или не было. В противном случае ответственность может лечь и на партию. «Поменьше страданий», – указывал Жданов кинорежиссерам на просмотре отснятых материалов к готовящемуся фильму «Ленинград в борьбе».

«…Чем более замкнут мир тоталитарного режима, тем дольше можно морочить людям голову. Главное – лишить их возможности проверить то, что говорит им вождь, – соотнести это с реальностью. Там, где есть тайна, возможно чудо. Делая тайну из всего, власть делает чудо возможным всюду»[38]. Примеры «планирования чудес» приведены и в предлагаемой книге. Как суммировал свою работу за первый военный год заведующий отделом пропаганды и агитации одного из ленинградских райкомов: «Мы работали и делали много, но с каждым днем [от нас] требовали все больше и больше. Но таково ведь правило большевиков: сделал, отметь и иди дальше, неустанно развивая темпы»[39]. Первичные организации «отмечали» в райкоме. Райкомы «отмечали» в горкоме. И так далее. И завышенные цифры проваленных старых планов становились еще более завышенными в новых.

Как известно, в тоталитарных системах уровень обратных связей прямо пропорционален уровню компетентности. В принятии решений, например. Но низкий уровень компетентности (или ее отсутствие) партийно-советских функционеров, в принципе, не волновало. Инструктор райкома, за плечами которого был диплом техникума зеленого строительства, приходил, без сопровождения профессионалов-военных, на «объекты» проверять «состояние боеготовности» всех подразделений МПВО. По итогам «осмотра» составлялся отчет, становившийся основой решений-постановлений. Как выяснилось, достаточно было решений, которые принимались вне всякой связи с реальностью, в спешке или «когда спохватились». Почему? Ответа в документах 1941–1945 гг. не найти. Тоталитарная власть никогда не нуждалась в обсуждении своих действий.

С другой стороны, наличие профессиональных знаний, компетентности для целого ряда должностных лиц в партийном аппарате и не требовались. Этот парадокс можно объяснить тем, что для утвержденных в должностях – от инструктора райкома до секретаря обкома – стержнем, содержанием, сущностью и смыслом их деятельности, именовавшейся «партийное руководство», было – «руководить массами». Должность обязывала. Сегодня он мог быть инспектором Наркомата просвещения отдаленной автономной республики, завтра – заниматься пищевой промышленностью и общественным питанием Ленинграда (как П.Г. Лазутин). Василий Гроссман на страницах своего романа «Жизнь и судьба» вывел подобный тип партийных функционеров: они могли – по очереди или параллельно – заниматься всем: фабриками, детскими садами, кормами, вагонами…

Пытаясь понять логику или мотивацию действий верхнего эшелона городской власти в годы блокады, надо, наконец, иметь в виду и следующее.

Они были «под колпаком». Давно и основательно.

В.А. Иванов пишет, что еще в начале 1930-х гг. между органами госбезопасности и ВКП(б), особенно на региональном уровне, «обозначились откровенные расхождения в оценках характера и методов реализации партийных директив. Тогда многие сотрудники Ленинградского ОГПУ первыми пытались в спецсообщениях, докладных записках и донесениях восстановить реалистичную картину происходящего в регионе, вопреки лицемерной и насквозь лживой холуйской информации местных партийных и советских структур.

Один из главных организаторов террора на Северо-Западе – Киров пытался снять эти расхождения <…> но в новых условиях, когда задумывался погром нахрапистой и агрессивной местной номенклатуры, партийно-советской и хозяйственной бюрократии, выросшей за последние 5–7 лет» принцип партнерства органов госбезопасности и ВКП(б) не годился. «Впереди предстояла невиданная ранее схватка за выживание»[40]. К началу 1937 г. руководство Ленинградского УНКВД уже не считало себя обязанным в полном объеме информировать Смольный о своих планах и намерениях. «Поэтому за сравнительно короткий срок в УГБ НКВД были собраны первичные компрометирующие материалы» на А.А. Кузнецова, П.С. Попкова, Я.Ф. Капустина и ряд других. Данные, собираемые сотрудниками Управления, в Москву не направлялись, ни Жданов, ни сами фигуранты о «материалах» не информировались. «Истребительный психоз нагнетала не только правящая ленинградская номенклатура, но и местные карьеристы в советских учреждениях и партийные функционеры рангом пониже, желающие „порешать“ свои личные проблемы. Активизировались обиженные и не замеченные ранее, малоквалифицированные, но амбициозные личности»[41].