Книга Клеопатра - Фаина Гримберг

Чудом Александрии был её порт, а также её знаменитый маяк Фарос. Место, выбранное Александром, не являлось естественным и сколько-нибудь известным портом. Но македонянин увидел, что благодаря острову Фаросу, находящемуся в нескольких тысячах метров от берега, можно устроить великолепный порт. Остров соединили с берегом плотиной протяжённостью один километр, которая и разделила рейд на два порта. Первый, восточный порт имел вход, ограниченный двумя молами; он включал военный порт, арсеналы и верфи, а также личный порт монарха. Второй, западный, называемый Эвностос, что означает «Счастливого возвращения», был торговым портом. Два прохода, устроенные в разделявшей порты плотине, — два прохода с мостами для пешеходов над ними — позволяли кораблям проходить из одного порта в другой. Этот двойной александрийский порт сразу же был скопирован многими эллинистическими городами.

Что касается маяка, то это было творение строителя Сострата Книдского. Высотой сто одиннадцать метров (шпиль колокольни Лозаннского собора имеет семьдесят пять метров), маяк вонзал ввысь свою башню из трёх этажей, постепенно уменьшавшихся в объёме, один на другом. Фонарь был укреплён на восьми колоннах, подпиравших купол, под которым горел огонь из просмолённых дров. Говорили, что зеркала распространяли свет, усиливая его. Подъёмник позволял добираться до фонаря.

Маяк тотчас же был признан одним из семи чудес мира. Именно этот маяк подал арабам идею минарета...»

Западный порт, Эвностос, бухта Доброго причала... Брухейон-Брухион — кварталы царских резиденций, превратившиеся с течением времени в один большой квартал, заселённый в первую голову знатными греками. Но там, где знать, там и торговцы, и ремесленники... Сначала здесь располагались только государственные, царские мастерские, где изготовлялось многое, потребное для дворцового обихода. А после явились и частные лавки, и мастерские, работавшие уже не на царские дворцы, а на сам город, на потребу его жителей... Восток... Зерно, финикийский пурпур, миро и алоэ — приготовишь снадобье и будешь в семьдесят лет глядеться юной девушкой! А сабейский ладан, а смолы ароматные — пар — голова закружится — и ничего уже не захочется в этой жизни, только пусть кружится голова в сладостном духе восточных зелий... А что сказать о самом лучшем корабельном дереве — о ливанском кедре и египетской акации — по водам всей Ойкумены идут корабли... А ведь ещё и азиатское и нубийское золото, вавилонские ткани, ливийская слоновая кость, кипрская медь, опахала из страусовых перьев, чаши из скорлупы страусиных яиц, чудодейственные мази для ращения волос на голове и для уничтожения их же на теле, редкостные сладкие плоды и волшебные сирийские вина, киренский сильфий и жемчуг южных морей...

И всё это волшебство возят, изготовляют, продают и покупают обыкновенные люди, озабоченные своими повседневными делами насельники Александрии и её ближних и дальних окрестностей...

Иларион, купец, своей жене Алис, из Александрии в Фаюм:

«...Много приветов тебе. Знай, что мы покамест в Александрии. Не тревожься, если я задержусь в Александрии ещё, когда другие возвратятся. Я прошу тебя и умоляю, заботься о ребёнке. Как только я получу деньги, я тебе их перешлю...»

На улицах Брухиона встречаешь много женщин. Лица их открыты, они спокойно проходят мимо мужчин и даже не прикроют лицо краем плаща или концом головного покрывала. Египтяне, знатные, ведущие свой род от ближних придворных фараонов, называют между собой греческих женщин «развратницами»! Но нет, это не куртизанки идут, это порядочные женщины, жёны торговцев и состоятельных владельцев разных мастерских. И всё же лица их открыты и раскрашены красками, а волосы тоже окрашены золотой краской и завиты крупными локонами и уложены в причёски высокие с большими узлами на затылке. А поверх причёски круглая шапочка пёстрая, ковровая, ещё из тех, которые издавна выделывались в Лидии, ещё из тех, которые издавна любили носить гречанки; ещё Клеида, дочь славной Сафо[8], просила мать купить ей такую шапочку. А в сильную жару женщины являются в остроконечных чудных шляпах с широкими полями. А как умеют женщины Брухиона драпироваться в разноцветные плащи, голубые, зелёные, розовые; как оборачивают плащи вокруг тела, чтобы изгибами и складками обрисовать, подчеркнуть стройность стана, пышность молодой груди... Служанка следует за госпожой, несёт скромно ларец с притираниями и красками для лица, для оживления губ и щёк... Хармиана жадным любопытным взором разглядывает нарядных красавиц. Ей, няне царевны, возможно выйти в нарядной одежде лишь в те дни, когда она свободна от пригляда за своей питомицей. А как редко выдаются такие дни! Разве могут служанки-рабыни заменить няню, избранную для царевны самой царицей Вероникой!..

Маргарита тоже смотрит на женщин Брухиона. Ей тоже хочется быть такой красивой, такой раскрашенной и нарядной. А более всего ей хочется быть такой взрослой, такой высокой, так закутываться в красивый плащ, и чтобы у неё были груди, как у больших женщин! Но сколько ещё до этого надо прожить дней! Сколько ещё придётся носить платье из коричневого, немного бугристого шёлка-бомбицина, который на острове Кос выделывают, а волосы ей будут заплетать в косички, то четыре, то семь косичек тоненьких. А маленькие мочки уже немного оттянуты золотыми серёжками, но разве такие серёжки ей хотелось бы иметь в ушах! Нет, не такие простые — колечками, змейками золотыми вьющимися, а вот такие, как у той красавицы, такие большие, с красными гранёными камешками сверкающими!..

В море вода солёная, а такому огромному городу, как Александрия, нужно много пресной воды для питья и приготовления пищи. Колодцы выстроены прочно, капитально, выложены камнем. К воде ведут лестницы, воду черпают кувшинами. Есть в городе колодцы, снабжённые старинными шадуфами — «журавлями». Но более всего женщины Александрии любят брать воду из городских фонтанов. Как приятно и весело идти по узкой улице меж белых стен домов и заслышать плеск чистой воды и звонкий говор женский, девичий. У фонтанов собираются служанки и женщины небогатые, незнатные, одетые в тёмные юбки и кофточки. Переговариваются, помогают друг дружке ставить на голову кувшин обливной, на плотные тряпичные кружки-валики. Так походишь с кувшином на голове — и такой стройной сделаешься!..

В бедных окраинных кварталах дома глинобитные. Сворачиваешь то направо, то налево. Улочки грязные, заброшенные, домишки в беспорядке лепятся друг к дружке... Смутные мысли в головке девочки роятся пчелиным роем. Она тихо идёт, держась снова за руку няни. Спрашивает вдруг:

— А когда упала, тогда, я бы расшиблась?

Хармиана занята своими думами и не понимает, зачем спрашивает девочка.

— Расшиблась бы, — отвечает. И тотчас поучает: — Не надо быстро бегать; так легко расшибиться, если быстро бегаешь!..

Но девочка вспоминает, как большой мальчик схватил её крепко, и резануло подмышки, и было неловко... И что-то запретное было в её спасителе, она знала...

— А где тот мальчик живёт, здесь?..