Книга Киндер-сюрприз для зэка - Павел Светличный

Птица подошла к двери туалета, оглянулась по сторонам, нет ли кого из училок и воспитательниц, которые имели нехорошую привычку выгонять из этого прибежища всех, находившихся там в учебное время. Коридор был пуст и Птица неспешно зашла внутрь, прикрыв за собой дверь.

Женская туалетная комната являла собой длинное вытянутое помещение с невероятно высоким потолком. По правую руку тянулся ряд кабинок со старинными унитазами, на которые нужно было забираться с ногами, для чего там были сделаны специальные площадки. Кто ставил здесь столь устрашающие и неудобные устройства было непонятно, как и многое из того, что делается в наших попечительных заведениях. По крайней мере, Птице до сих пор было неудобно выбираться на такую махину. Что же говорить о пяти- и шестилетних, которым также приходилось пользоваться этими «удобствами».

Несмотря на идущие уроки, «сральня» не была пустой. В дальнем конце, у окна, стояли и курили Ленка Чупа-чупс и Натаха Плоскогубцы. Прозвища обеих происходили от особенностей их фигур и были напрямую связаны с ногами девчонок. У Ленки, при всей её полноте, ножки были тоненькие, отчего она походила на круглую конфету на палочке, а ноги Наташки точно копировали изгиб вышеупомянутого слесарного инструмента. При звуке открываемой двери Чупа-чупс и Плоскогубцы напряглись и разом повернулись, но, увидев входящую Птицу, поджали губы и вернулись к прерванному разговору. Обеим девчонкам было по четырнадцать, обе были из старшей группы, поэтому обращать внимание на девятилетнюю мелюзгу было выше их достоинства. Тем более, что разговор шёл на весьма увлекательную и животрепещущую тему. Ленка Чупа-чупс, строя из себя многоопытную в сексуальном плане женщину, сообщила, что Колька Маркелов из четвёртой группы предложил ей прогуляться следующей ночью в котельную. Прогулки эти предпринимались с единственной целью, суть которой была ясна всем, как мальчишкам, так и девчонкам. Чупа-чупс, не имевшая на самом деле столь богатого опыта в области секса, как она пыталась представить, делилась с подругой планами относительно предстоящего похода. Плоскогубцы, не имевшая вообще никакого сексуального опыта, ввиду полного отсутствия к ней интереса у пацанов, помогала многочисленными и, как ей самой казалось, дельными советами, втайне сгорая от чёрной зависти.

Птица, не обращая внимания на пренебрежение девчонок, зашла в крайнюю кабинку. Писать ей не очень хотелось, но нужно было, чёрт побери, чем-нибудь заниматься в этом помещении. Не стоять же тупо посреди «сральни», дожидаясь звонка. В свой разговор старшие её не пускают. А курить Птица не привыкла. Пробовала, но ей это не понравилось, хотя многие девочки в их группе уже покуривали.

Она забралась на высокий стульчак унитаза, внутри которого в жёлтой луже плавала тряпка пропитанная кровью. С гигиеническими тампонами в интернате было туго.

«Идиоты, — подумала Птица, сидя на корточках и обхватив колени руками. — Свиньи какие-то. Неужели трудно смыть?»

Подавляющее большинство воспитанников и воспитанниц наплевательски относились к тому, что их окружало. Те, кто попали сюда недавно, сначала держались, а потом, проникаясь общим настроением, сами поступали так же. Интернат, со всей его обстановкой, был для них чужим, они не воспринимали его как дом, а вещи в нём не считали своими. Каждый думал, что он здесь временно, поэтому и отношение ко всему было таким. Зачем беречь что-то, что тебе не принадлежит, тем более если скоро тебя здесь не будет вообще? Птица не питала подобных иллюзий. Она знала, что попала сюда надолго. Но в ней ещё до сих пор жило то, что говорила мама: «Если кто-то — грязнуля, это не значит, что и ты должна быть такой».

Маму Птица помнила хорошо, вплоть до мельчайших подробностей. Лицо, улыбку, тепло рук, старенький халатик, в котором она всегда ходила дома, даже мамин запах, лёгкий и необъяснимо родной, всё это сохранилось в её памяти. Уже больше пяти лет прошло, как маму Птицы сбила «Волга» с пьяным в драбадан водителем, когда она шла, чтобы забрать четырёхлетнюю Лину из садика. Этот вечер был самым страшным в жизни девочки. Она сидела в большой игровой комнате с другими детьми из их группы, которых забирали одного за другим. По мере того, как их оставалось всё меньше и меньше, на душе у Лины становилось всё тоскливее и тоскливее. В конце концов она осталась совсем одна. Ушла даже воспитательница, молодая ещё девчонка, которая, конечно, казалась тогда Линке ужасно взрослой. Ушла, торопясь на свидание, назначенное ей очередным кавалером, и попросив нянечку Нину Григорьевну дождаться маму Лины. Была поздняя осень, темнело рано, и в пять часов вечера за окнами уже стояла глубокая ночь. В игровой зажгли свет. Лина попыталась занять себя сама, но отчего-то у неё стало так холодно и пусто внутри, что она бросила игрушки, села рядом с Ниной Григорьевной и стала терпеливо дожидаться маму. Лина представляла себе, как та сейчас идёт к ней по, освещённым многочисленными витринами и фонарями, улицам города, и очень переживала за неё, потому что уже ночь, а ночью всякое может случиться. Уже потом, немного повзрослев и став Птицей, она поняла, что всё плохое чаще всего происходит при свете дня, но тогда Лине было всего четыре года, и ей было очень страшно.

Они сидели так долго, Нина Григорьевна рассказывала ей сказку. Сказка была про царевича, который добирался на волке в тридевятое царство, Птица до сих пор помнила её. Затем они оделись, и Нина Григорьевна повела Лину домой. Они шли по тем самым улицам, которые Лина представляла себе, сидя в игровой, и девочка с надеждой вглядывалась в лица женщин, шедших им навстречу. Но маму они так и не встретили. И дома её тоже не было. Нина Григорьевна позвонила соседке, чтобы та оставила Лину у себя до возвращения мамы, но та отказала ей, сославшись, что у них в семье кто-то простыл и девочка может заразиться. Поэтому Нине Григорьевне ничего не оставалось, как забрать Лину к себе. Весь вечер она провела в чужой семье среди незнакомых взрослых людей. И этот вечер стал первым в бесконечной череде остальных, положившей начало новой жизни. Жизни девочки, потерявшей маму и дом.

В их квартире после этого Лина побывала лишь раз, на похоронах мамы, во время которых тётя из распределителя, приведшая её сюда, помогла собрать вещи, а затем увела обратно, теперь уже навсегда.

Так Лина попала в детский дом номер два. Родственников у неё не оказалось. Папаша, как теперь понимала Птица, сделал ноги едва ли не во время её зачатия. Дедушка с бабушкой умерли ещё до рождения Лины. Была, правда, мамина тётя, баба Ксеня, обитавшая где-то в Новом Осколе под Воронежем. Поначалу Лину хотели отдать ей, но баба Ксеня жила одна, очень болела, почти не ходила, и комиссия, после долгих дебатов, отправила Лину в детдом. Баба Ксеня так ни разу и не смогла к ней приехать, ноги у неё вскоре отказали напрочь, но письма писала часто, а иногда Птица получала от неё посылки с конфетами и фруктами, купленными на скудную бабушкину пенсию. В одной из таких посылок Птица получила розового зайца, который до сих пор оставался у неё, хотя уже изрядно затёрся и потерял цвет. А в другой — Птица нашла единственную настоящую ценность для себя — фотографию мамы. Мама стояла под большой новогодней ёлкой, держа маленькую Линку за руку и легко улыбалась, чуть-чуть приподняв уголки губ. Когда была сделана эта карточка Лина не помнила, на снимке, если верить дате с обратной стороны, ей было всего полтора года. Баба Ксеня писала, что получила фотографию по почте вместе с письмом от мамы. Кстати, фотографии самой бабы Ксени у Лины никогда не было, с мамой они к ней ни разу не ездили, поэтому как выглядит бабушка Птица представляла только в своём воображении.