Книга Невольники чести - Александр Кердан

Лес, как никакой человек, всегда успокаивал Януша. Великий, обновленный, зеленый — он совсем рядом. Сколько ни глядит на него Евглевский, не устает удивляться вековой природной мудрости. Высокие, под небо кедры и ели, словно родители детей, выпустили вперед, на солнце, молодую поросль. Евглевскому почудилось, что кусты и деревца опушки и впрямь не стоят на месте, движутся к нему. Он прикрыл ладонью, как козырьком, глаза, привстал, вглядываясь в сторону чащи. То, что он увидел, поразило его. Матка Боска!

Скрываясь за сплетенными из зеленых веток циновками, к крепости крались тлинкиты. Маскировка их была так умела, что менее опытный наблюдатель не смог бы разгадать индейскую хитрость. Януш с такими шуточками уже сталкивался в свою бытность среди чугачей. У местных племен весь военный маневр — и это хорошо уяснил бывший конфедерат — в том и состоит, чтобы незаметно подкрасться к противнику, выждать момент и малой кровью добыть как можно больше скальпов и рабов. Рабы у колошей жили хуже собак. Представить своим хозяином краснокожего Евглевский просто не мог. И свой скальп он легко не отдаст — ще Польска не сгинела! Промышленный потянулся к топору, шрам на его левой щеке налился кровью.

Индейцы, очевидно, догадались, что их секрет раскрыт. Передние воины отбросили плетенки и натянули луки. Колоши были отменными стрелками. У Януша осталось мгновение, чтобы спастись. Но он не хотел бежать. Зависть к Медведникову, прежние обиды — все отступило перед опасностью. Евглевский снова почувствовал себя жолнешем, который должен успеть предупредить сотоварищей любой ценой.

Он резко повернулся к казарме:

— Увага, врога! — и упал на землю, пронзенный двумя стрелами.

4

Неизвестное страшнее неотвратимого. Оно имеет власть даже над душами самых отчаянных храбрецов.

Медведникову однажды уже довелось испытать на себе его силу.

Прошлой весной больше ста алеутов из его промысловой партии отравились черными ракушками, собранными на берегу океана. Эти ракушки, считавшиеся съедобными, прежде не раз выручали промышленных в голодное время. Экономя запасы пшена и муки, распорядился тогда Медведников воспользоваться морскими дарами.

Через полчаса у первых попробовавших варево из ракушек начались судороги, рвота. Потом наступала смерть. Не помогали ни мыльный раствор, ни снадобье из трав. В жестоких корчах работные гибли один за другим. Тех, кто не участвовал в трапезе, охватила паника. Оставшиеся в живых алеуты бросились врассыпную от гибельного места.

Медведников, к счастью сам к еде не притронувшийся, один метался между умирающими промышленными, не в силах помочь им…

Вот и сейчас, в длинной сумрачной казарме, испытал Василий то же тягостное чувство беспомощности и неясной вины перед сгрудившимися в центре жилища молчаливыми поселенцами, готовыми заголосить бабами и беспечно возящимися в куче шкур и тряпья малыми детьми.

Начальник заселения еще раз оглядел работных. Невелик гарнизон: вместе с ним самим четверо русских — Кочесов, Тумакаев, Шанин — и пятеро алеутов, услышав крик Януша, успели заскочить в казарму. Да в дальнем углу у единорога возится пришлый матрос Смит. Хладнокровно. Один из всех не растерялся, будто загодя знал, что делать надобно. Остальные — бабы и дети. На них рассчитывать не приходится.

Чтобы скрыть тревогу, Медведников прицыкнул на женщин, взял из пирамиды длинноствольное пехотное ружье, приблизился к узкому окну-бойнице.

Колоши, как вода, прорвавшая запруду, уже хлынули в ворота крепости, заполонили двор, ручейками растекаясь к амбарам, окружая казарму. По татуировкам и резным изображениям на масках и щитах Василий определил, что здесь не только воины рода Ворона, но и сыновья Волка, союзные с ними индейцы Якутата и охотники за скальпами с островов Королевы Шарлотты. Такого собрания племен еще не знало Архангельское заселение. Тлинкиты двигались легко и уверенно, словно пришли сюда на игрища, лишь забавы ради надев боевые маски и панцири.

Однако забавой это не было. Через несколько минут взметнулись в небо дымы от подожженных алеутских байдар, запылал остов почти достроенного кутера, лишая осажденных возможности спастись морем. Вскоре до слуха защитников крепости донеслись удары по железу. «Сбивают замки с магазинов», — безошибочно определил Василий и подивился собственному равнодушию: эк жить-то охота — и про компанейский достаток забыл, впервой…

В пестрой толпе колошей Медведников вдруг заметил двух тлинкитов, спорящих о чем-то у самого частокола. В коренастом молодом воине, деревянная маска которого сдвинута на затылок, начальник крепости признал Котлеана, второй, рослый индеец с черной татуировкой волка на выпуклой груди, был Василию незнаком. Этот индеец что-то доказывал племяннику Скаутлельта, резкими жестами показывая то на лес, то на свое темя, то себе под ноги.

У ног распластался на траве Януш Евглевский. Ветер шевелил его седые пряди и топорщил оперения стрел, торчащих из спины.

Евглевский был недвижим. Но Медведникову показалось, что еще бьется у него на виске голубоватая жилка. И эта беззащитная жилка всегда строптивого, сильного, а теперь поверженного Януша перевернула вдруг все в душе у Василия: он снова сделался неустрашимым передовщиком, которому доверял Баранов и каким его знали стоящие за его спиной работные люди.

Обернувшись к ним, сказал властно: «Баталия будет. По местам стоять!» — и, подавая пример, высунул ствол в бойницу. Снова отыскал взглядом Котлеана, именно его избрав виновником гибели старого товарища, поруганной дружбы и собственного минутного страха.

Казалось, время жизни племянника Скаутлельта сочтено, но судьба распорядилась иначе. Спор между индейцами неожиданно закончился в пользу соперника Котлеана. С торжествующим кличем воин склонился над Евглевским, молнией сверкнул в его руке двусторонний кинжал, и голову поляка опоясал багряный обруч. Не раздумывая больше, Медведников повернул ружье на несколько дюймов влево и вниз и нажал на курок.

5

Мужчина рождается не для утех. Седой Скаутлельт учил Котлеана: удел воина — подвиги, которые из поколения в поколение будут передаваться соплеменниками. Сказители сложат о них легенды. Шаманы изобразят их в ритуальном танце. Но никто не расскажет о храбрости тлинкита, вставшего на тропу войны, лучше вражеского скальпа, добытого в бою.

Ради новых скальпов и славы предков, следуя закону Великого Ворона и слову, данному на совете вождей в Хуцновском заливе, привел Скаутлельт своих воинов к укреплению длиннобородых.

Но Котлеан пришел сюда не за этим. Не о мести бледнолицым, овладевшим землею тлинкитов, не о богатой добыче думал племянник главного тойона, первым ворвавшийся в распахнутые настежь ворота жила чужеземцев. Навстречу смертельной опасности гнало его чувство, которое молодой вождь рода Ворона никогда не открыл бы никому и под самой страшной пыткой.

Сердцем тлинкита безраздельно владела Подруга Огня — Айакаханн — девушка из соседнего рода Волка, один снег назад ушедшая с чужеземцами.