Книга Тридцать три несчастья - Марина Константинова

— Любовь Николаевна, — снова заканючил переговорник Катиным голосом, — вас спрашивают, на второй линии. Какой-то сплошной рев, я только поняла, что это срочно.

— Хорошо, я поговорю. — Ревенко сняла трубку. — Да, это я… Что-что?.. Кто это?.. Ах, Настя… Да не реви ты, ничего ж не разобрать! Говори толком, что случилось.

По мере того как Любовь Николаевна выслушивала по телефону сумбурную речь, лицо ее бледнело.

— Что?! — Она начала задыхаться. — Сколько?!

Прослушав еще несколько минут, Ревенко рухнула в кресло. Трубка выпала у нее из рук, и лишь короткие гудки, доносившиеся откуда-то издалека, продолжали тревожить тишину кабинета.

Глава 4

Из театра Любаньку все же выгнали. Правда, не сразу, а через два года.

Убивалась вся ее родня, особенно мать и тетка, всю жизнь прослужившие статистками в академических театрах. Участь Любаньки им казалась ужасной, а жизнь — загубленной.

Каких трудов им стоило запихнуть ее сначала в институт, а потом и в театр!

Никакими особенными талантами, кроме колоритной внешности, девочка не обладала, правда, неплохо пела. На этом и решили сыграть. К тому же вся семья считала, что ребенок обязан пойти по стопам матери и тетки. При этом никто не вспоминал о безвестно канувшем в небытие отце-юристе, бросившем любимую доченьку в двухмесячном возрасте. Актерская карьера была предопределена свыше.

За полгода до поступления на актерский факультет тетка начала разучивать с Любанькой песню чилийских партизан «Венсеремос!» на испанском языке. Девочка натужно хрипела, выпучивала небесного цвета глаза, грозила воображаемой публике правым кулаком и не понимала, чего от нее хотят. Вырабатывая в племяннице осанку, тетка однажды всадила ей под лопатку английскую булавку. Любаня дико взвыла и вознамерилась убежать, но тетка хлестнула ее по румяной щеке, заявив, что искусство требует жертв. С тех пор Любаня исполняла эту вещь в слезах. Семья решила, что это хорошо и что ребенок вполне готов к поступлению, и начала предпринимать самые активные меры.

По странной случайности, названной в семье фатальной, курс в том году в театральном институте набирал бывший теткин однокурсник, добившийся за сорок лет в отличие от нее огромных профессиональных успехов — он стал профессором и главным режиссером академического столичного театра.

Несмотря на временные пробелы, тетка запросто позвонила ему и рассказала о своей талантливой племяннице. Профессор вежливо выслушал ее и благополучно «завалил» Любаню на втором туре. Утерев Любкины слезы, тетка навела марафет, выкрасив волосы в фиолетовый цвет, и приперлась в институт. Зажав бывшего однокурсника в узком коридоре, ведущем из деканата в сортир, она объяснила ему, что он совершает грандиозную ошибку, не принимая на курс выдающуюся актрису Ревенко.

Не выдержав то ли теткиного напора, то ли испугавшись Любанькиного грозного кулака, он все-таки сдался, и Любанька была зачислена. Но и спустя четыре года, уже после окончания учебы, этот кулак и фиолетовые теткины волосы, мелькавшие в зале на каждом студенческом показе, преследовали бедного профессора, и он вынужден был взять Любаньку в свой театр.

Целый год профессор собирал все свое мужество, чтобы выставить ее вон, искал различные предлоги и не находил их — Любка была самой дисциплинированной артисткой в театре, являлась членом комитета комсомола, вела активную общественную работу и выпускала стенгазету. Доказать ее бездарность было невозможно. Для этого надо было как минимум занять ее хоть в каких-нибудь ролях, на что профессор категорически не соглашался. Соответственно, у нее не было провалов, с которыми можно было бы выходить на худсовет. Профессор приуныл и опустил руки, смирившись с присутствием в театре ненужной ему штатной единицы.

И вдруг Любанька выкинула финт — неожиданно для всех она оказалась матерью-одиночкой. Но закон прочно стоял на ее стороне, и об увольнении нечего было и думать. Бедный профессор понял, что он обречен видеть этот ненавистный кулак до конца своих дней.

И все бы ничего, да вдруг вышел конфуз: Люба полюбила и выскочила замуж.

По неопытности она не смогла отличить улыбку фортуны от кривой ухмылки судьбы. Буйная весна и пьянящий запах распустившейся сирени толкнули ее на этот безудержный шаг. К тому же она получила первую в жизни роль со словами и, охваченная творческой эйфорией, сама открылась навстречу переменам.

В театр пришел молодой режиссер, тоже ученик Любанькиного профессора, и в качестве эксперимента ему предложили поставить к юбилею Победы спектакль по нашумевшей повести Бориса Васильева «Завтра была война…». Выпуск назначили на малой сцене, и в случае неудачи провал никак бы не отразился на репутации прославленного театра.

К тому же появилась возможность пристроить к делу бездельничающую в массовках и посему много пьющую молодежь.

И чутье не подвело художественного руководителя — молодые актеры ухватились за выпавший им шанс проявить себя и с азартом ринулись в репетиции.

Работали все свободное время, даже по ночам. Галка Белякова, восходящая кинозвезда, отказалась от съемок, Людка Соловьева отправила четырехлетнего сына к матери в деревню, Юрка Косарев закодировался от пьянства. Любанька тоже пошла на жертвы — она бросила курить и перестала есть мучное.

И было ради чего сражаться — в спектакле заняли пятнадцать человек, и у каждого была хоть небольшая, но роль. Не массовка, не мелкий эпизод, а настоящая роль.

Любане достались всего четыре реплики, но зато во время действия она только два раза уходила со сцены. Она ощущала себя частью единого целого, свято верила в то, что нет маленьких ролей, и была совершенно счастлива.

Любаня с головой окунулась в творческий процесс. Она изобретала себе прическу, грим, костюм, каждый раз поражая режиссера своими находками. К ее великому разочарованию, «халу» с начесом не утвердили и заменили на две простые косички, позволив во втором акте уложить их вокруг головы короной, а вместо платья в ярких горохах надели унылую коричневую форму с черным передником.

Но это не выбило ее из седла, и она продолжала исступленно разучивать свои реплики, подбирая новые интонации, жесты и взгляды.

Мать с теткой были в восторге. Когда Любаня репетировала дома, Коляна закрывали в маленькой комнате. Обе женщины, плотно притворив дверь в святая святых, ходили по коридору на цыпочках, а на телефонные звонки Дина Григорьевна, Любанькина мать, отвечала, что Любочка не может подойти — она работает.

А Любанька натягивала школьную форму, плотно облегавшую ее мощные бедра, заплетала из своих белокурых волос толстые косы и становилась перед огромным зеркалом, доставшимся семье еще от деда, крупного военного юриста, сделавшего карьеру во времена Вышинского.

Сначала она старательно «разминала» свои реплики, читая их и так, и эдак, пробуя разные тембры и меняя шепелявость на картавость. Затем, найдя удачную, на ее взгляд, «краску», она проигрывала всю сцену за себя и за партнеров. Причем чужой текст она произносила шепотом, а свои слова — в полный голос.