Книга Дожать Россию! Как осуществлялась Доктрина - Райнхард Гелен

Разногласия по поводу ведения боевых действий 1942 года обострили до крайности отношения между Гитлером и Гальдером. Дело в конце концов окончилось разрывом: 24 сентября 1942 года начальник генерального штаба был уволен в отставку по собственной просьбе. Вот что говорил сам Гальдер по этому поводу: «Я буду возражать Гитлеру до тех пор, пока он меня не отпустит, ибо никакими деловыми аргументами его уже не убедить».

Личные прошения высших руководителей вермахта об отставке Гитлер всегда отклонял, но просьбу Гальдера удовлетворил.

Главную роль в том, что Гитлер принял решение развернуть летом 1942 года наступление на юге России, сыграли экономические доводы, но никак не военные и политические соображения, требовавшие отказа от проведения эксцентричных операций в глубине огромной советской территории. Отрицательным фактором было и то обстоятельство, что на южном направлении, за Доном, имелась явно недостаточная сеть шоссейных дорог и лишь один железнодорожный путь, что никак не обеспечивало нормальное снабжение немецких войск. Но Гитлер проигнорировал и эту объективную реальность.

Понятно, что в таких условиях было очень важно заставить противника еще в начальной стадии операции ввязаться в бой и разбить его наголову. А отсюда вытекала необходимость, чтобы вверенный мне отдел как можно раньше представил руководству полные и достоверные данные о положении войск противника и его текущих и долгосрочных планах.

Таким образом, в силу своих новых обязанностей мне пришлось возглавить службу оперативной разведки всего Восточного фронта. К этому с первых же дней моего вступления в должность добавилась еще одна задача: оценивать потенциал нового мощного противника – Соединенных Штатов Америки и их сухопутных сил.

В мирное время наш отдел должен был, взаимодействуя с другими службами генштаба, составлять по возможности максимально полную картину военного и военно-промышленного потенциала, а также состояния вооруженных сил восточноевропейских государств. Вместе с тем руководство должно было располагать информацией и о том, с какими географическими, природными и метеорологическими условиями ему придется считаться. Эта информация передавалась и в войска. Особое значение придавалось получению данных о боевом духе войск предполагаемого противника, которые закладывались в основу, как мы сказали бы сегодня, психополитического анализа. Сведения, которыми мы располагали о советских солдатах еще в мирное время, были полностью подтверждены в первый же год восточной кампании. Предсказанные твердость и выносливость русского солдата, его нетребовательность и невзыскательность в отношении материальных условий позволяли Красной армии вести боевые действия даже в случаях, когда сражение было уже проиграно. Подтвердилось и предположение, что кадровый состав командного звена хорошо подготовлен в идеологическом плане, чего нельзя сказать о большинстве командиров, призванных из резерва. В случае серьезных поражений, которые потерпят Советы, мы не без оснований прогнозировали рост числа перебежчиков.

Ныне совершенно очевидно: так называемый приказ о комиссарах, против введения которого безуспешно выступали главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал фон Браухич, Гальдер и различные управления и службы генерального штаба, в особенности отдел «Иностранные армии Востока», объективно препятствовал массовой сдаче русских в плен: они боялись попасть к немцам, считая, что их сразу же уничтожат. На самом деле в очень многих случаях этот приказ на фронте не выполнялся. Здравый смысл наших офицеров и солдат протестовал против такого распоряжения, нарушавшего положения Гаагской конференции о военнопленных и вступавшего в противоречие с их совестью. Тысячи комиссаров и политработников попадали в плен, и многие из них становились убежденными сторонниками власовского движения.

Приказ о комиссарах имел роковые последствия в психологическом плане для самих немецких вооруженных сил. Его неисполнение влекло за собой строгие наказания солдат и младших офицеров. Чтобы избежать штрафных санкций, полевые командиры искажали свои донесения, чтобы скрыть истинное положение с военнопленными на своих участках фронта. Высшее командование таким образом вводилось в заблуждение, а воинская мораль падала.

* * *

Когда я вступил в должность, Гальдер, благословляя меня, подчеркнул, что ожидает от отдела не только глубокого анализа ежедневного положения на фронте, но, главным образом, оценки оперативных намерений противника и его возможностей в перспективе.

Вскоре у меня сложилось впечатление, что работа отдела может быть значительно улучшена в свете требований начальника генерального штаба, если будут устранены некоторые организационные недостатки и трудности психологического характера.

Основное психологическое упущение, на мой взгляд, заключалось в традиционной недооценке службы оперативной разведки и ее деятельности, в особенности разведывательной. Так, по данным покойного полковника Николаи, возглавлявшего во время Первой мировой войны немецкую разведку, она перед самой войной имела в своем распоряжении лишь 300 тысяч марок в год. И генерал-фельдмаршал граф фон Шлифен в одном из своих остроумных очерков, посвященном характеристике современного полководца, саркастично высказался о таком пренебрежении службой оперативной разведки, от которого в свое время не был свободен и я. Что же касается структуры и штатов этой службы, то здесь еще в мирное время ощущался недостаток кадровых офицеров. Так, по штатному расписанию генерального штаба от 3 января 1939 года в нашем отделе предусматривалось всего семь офицеров.

В штабе армейского корпуса имелся лишь один офицер этой службы. В большинстве своем должность занимали молодые капитаны – кандидаты в офицеры генерального штаба, проходившие там практику. К тому же они не только представляли службу оперативной разведки, но и являлись одновременно уполномоченными контрразведки.

В дивизии по штатам мирного времени должность офицера по сбору и обработке данных о противнике вообще не предусматривалась. Во время войны ее занимали по большей части офицеры запаса, которые зачастую добивались изумительных результатов. Конечно же, такое пренебрежительное отношение к деятельности по линии оперативной разведки было не оправдано, поскольку здесь от офицера, особенно в высших штабах, требовалось широкое и нестандартное мышление, если он хотел соответствовать своему назначению. Я бы сказал, он должен был думать одновременно в двух направлениях. Мало было знать точное наименование частей противника, их численность и вооружение. Нужно было сказать достаточно определенно и конкретно о намерениях врага. А это предполагало тонкое знание образа мыслей и принципов штабного персонала противной стороны. Объясняя возможные действия своих врагов, офицер службы оперативной разведки должен был уметь отстаивать принципы противника и доказывать своему начальству, что тот не может поступить иначе. А такое, как правило, с большим трудом удавалось молодым и младшим по званию.

Поэтому вскоре после моего вступления в должность я обратился к начальнику генерального штаба с предложением о повышении значимости службы оперативной разведки, с тем чтобы ее должности были приравнены к должностям службы «1-А» (оперативные отделы и отделения соответствующих штабов). Моя просьба была удовлетворена. Правда, офицер службы оперативной разведки все же оставался «первым среди равных», как говорили римляне, но это была скорее своеобразная дань вежливости. А по сути дела, реорганизация повысила значение службы оперативной разведки: ее данным в штабах стали уделять большее внимание и серьезно прислушиваться к мнению ее офицеров.