Книга Я люблю Капри - Белинда Джонс

— Я не уверена, что хочу его продавать. — Голос у мамы дрожит.

Оп-па.

— Что ты имеешь в виду? — спокойно спрашиваю я.

— Думаю, может, самой поехать туда и заняться этим магазином?

Она с ума сошла? Я не верю своим ушам.

— Что? Да ты лет пятьдесят уже там не была!

— Сорок пять.

— Мне казалось, ты поклялась туда не возвращаться?

— Твоя бабушка заставила меня поклясться. Но ее уже нет… — Мама пристально смотрит в свою чашку. — Я не хочу больше с этим тянуть.

— Но что тебя туда влечет?

— Воспоминания, — вызывающе говорит мама. — Воспоминания, о которых мне, одиннадцатилетнему ребенку, велено было забыть.

Я даже немного сочувствую ей. Мама почти не рассказывала мне о своем детстве, но я знаю, что она родилась на Капри. Много лет подряд она повторяла: «Я люблю Капри», так что для меня это тоже стало заклинанием. У нее было во всех смыслах счастливое детство, но за несколько дней до маминого двенадцатого дня рождения ее мать (бабушка Кармела) обнаружила, что ее муж Винченцо ей изменяет. Причем это был не случайный роман, а многолетняя связь.

Во вполне оправданной ярости Кармела схватила три чемодана, две кастрюли и единственную дочь и в тот же день уехала в Кардифф: одна ее хорошая подруга вышла замуж за валлийца, и Кармела давно обещала ее навестить. С того злополучного дня Кармела прервала все связи с Италией и даже запретила маме говорить дома на родном языке. Поэтому мама теперь говорит по-итальянски хуже любого туриста, что я тут же ей и сообщаю:

— Да ты даже не можешь прочитать меню в «Чао Чимру»![6]

— Вот поэтому мне и нужно, чтобы ты поехала со мной и переводила, — спокойно отвечает мама.

— Погоди! — останавливаю я ее. — Ты не можешь всерьез об этом думать. Насколько я понимаю, речь идет о том, чтобы бросить работу и переехать туда насовсем?

У меня голова идет кругом. Мама всегда была рядом. Она меня бесила, но жила-то поблизости.

Только представить, что она поселится в другой стране… я качаю головой. Нельзя сказать, чтобы я никогда не высказывала про себя такого желания, но…

— Я хотела бы попробовать. — Мама улыбается. — Собственный магазинчик — я об этом могла только мечтать. Я знаю все о моде, закупках, оформлении витрин, распродажах…

— В Уэльсе! — фыркаю я. — Там же совсем другой мир! Помнишь, я переводила неделю для того выпендрежного дизайнера в Милане?

— Если бы ты поехала со мной, рассказала, как там у них все работает, помогла бы мне начать, я уверена, что у меня бы получилось, — говорит мама, игнорируя мои возражения.

Я смотрю на эту целеустремленную пятидесятисемилетнюю женщину и удивляюсь, где она берет столько энергии? И почему даже малая частичка этой энергии не перешла мне по наследству? Я ее в два раза моложе, но для меня подобные идеи звучат по меньшей мере как вызов. (В последнее время я пришла к выводу, что перемены следует принимать лишь тогда, когда они неизбежны, но зачем же на них напрашиваться? От них столько мороки.)

— Ты, что ли, не хочешь уйти на заслуженный отдых, как все нормальные люди? — спрашиваю я — мне кажется непостижимым, что кто-то может променять тихое сидение перед телевизором без забот и ответственности на что-то иное.

Мама ставит нетронутый чай на журнальный столик, который мы с Клео в свое время покрасили нитрокраской из баллончика.

— Я еще не готова уйти на покой, напротив — вполне созрела для нового, сложного, но интересного дела. Тедди отошел в мир иной, так что у меня нет мужчины, за которым нужно было бы присматривать. Вот я и хочу сделать что-нибудь для себя.

Я вглядываюсь в ее лицо — определенно в последнее время мама смотрела в обеденные перерывы шоу Опры Уинфри.[7]

— Если у меня не получится, я все продам и вернусь, ничего не потеряв. — Она пожимает плечами и добавляет: — Это даже не пластическая операция — там-то ничего обратно не вернешь.

Черт… в точку. Я на секунду встречаюсь с ней взглядом и тяжело вздыхаю. Наверное, за свободу надо платить. Я всегда говорила, что мне было бы гораздо лучше, если бы мама не вертелась все время поблизости, чтобы поправить мне воротничок или утереть нос. Это ерунда, но она меня так достает: я, например, могу надеть любимый свитер, а мама выдает один из своих классических комментариев, вроде: «У тебя хоть чек остался?», и потом каждый раз, как я его надеваю, я вижу в зеркале только ее неодобрительный взгляд. (Конечно, это очень помогает мне определиться с нарядом перед нашими встречами. Мой выбор — что-нибудь эстетически неприемлемое, запредельное, чтобы она помучалась.) Я как-то раз попыталась в ответ дать оценку ее манере одеваться, просто чтобы мама поняла, каково это, но, когда я сказала что-то вроде: «Это смотрится совсем не так хорошо, как ты думаешь», она так на меня посмотрела, что я поняла — я зашла слишком далеко. Я всегда сдаюсь первая, потому что совесть мучает меня за любую мою грубость, и я ненавижу конфликты — пусть внутри у меня все кипит, но на свет божий ничего не выпущу.

Может, если мама переедет на Капри, все решится само собой — она оставит меня в покое по собственной воле, так что мне не придется мучаться, что я ее бросила.

— А как долго я буду тебе нужна? — осторожно спрашиваю я. — У меня работа…

— Я тебе заплачу. Это же не просто одолжение. Я хочу нанять тебя, чтобы ты переводила для меня и присмотрелась к делам, поговорила с Люка, поговорила с местными, помогла мне принять правильное решение.

— То есть если бы я сказала, что дело не выгорит, ты бы мне поверила?

— Да, — просто ответила мама.

Я была поражена — прежде она ни в одном деле не спрашивала моего мнения.

— Как долго?

— Неделю, может, две.

Слишком долго, сейчас я не могу себе этого представить.

— Где мы остановимся?

— Я нашла чудесный отель у Садов Августа.[8]Отель «Луна», — мечтательно говорит мама.

— То есть никаких родственников? — Это важно — я не могу выполнять родственный долг больше часа подряд.

— Никаких родственников.

— А то, что ты до этого говорила, про воспоминания, — это ведь не какое-то там духовное паломничество к твоим итальянским корням? — Прозвучало, конечно, несколько более покровительственно, чем я бы хотела, но я не поеду с ней, если мама все время будет стенать об утраченной родине и ушедшем отце.

Мама двигает ко мне поближе диванную подушку и берет меня за руку.

— Поехали со мной.