Книга Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

Когда оставался один вызов, позвонила администратор из поликлиники.

– Саш, ты сходи побыстрее на Твардовского, ладно? Последний адресок я тебе давала, помнишь? Папаша уже четыре раза звонил, матерился.

– Как раз иду, – вздохнула я. Есть всетаки некоторое отличие от похода в гости…

Три рыжекоричневых новых дома, построенных на самом берегу Москвыреки, немного испортили привычную идиллическую картину берега. Чистую пойму реки с низким берегом и далеко выдающимся мысом, на котором прекрасно разрослись за двадцать пять лет настоящие ивовые рощи, так красиво обрамляли белые многоэтажки, аккуратно повторявшие естественный ландшафт района – то вползая на пригорок, то спускаясь по пологому склону. Раньше мы часто гуляли на мысе с Ийкой. Ее любимой игрой было спрятаться от меня, понастоящему, так, чтобы я искала и не могла найти. Однажды зимой, ей было лет шесть, она засыпала себя снегом и просидела в таком самодельном сугробе минут пятнадцать. Когда я вынула ее из сугроба, то не знала, плакать мне или смеяться, – на шапочке у лба от ее горячего дыхания повисли длинные сосульки, ресницы и челка заиндевели…

Размышляя, я прошла ворота во двор нужного мне дома, и теперь мне пришлось вернуться. Я нажала на кнопку звонка на металлической ограде, объяснила, что иду по вызову к ребенку. Ктото невидимый открыл мне дверь, и я вошла во двор.

Это называется сейчас – жилье «бизнескласса», элитная новостройка – для сделавших мощный прыжок через голову, из пионеров всей страны в ее же элиту. Вот, оказывается, о чем втайне мечтали мы, пионеры семидесятых и восьмидесятых, отдавая салют смотрящим в вечность бюстикам дедушки Ленина, – о туевых деревцах в подъездах фешенебельных домов, о ласковых консьержах, бдительно охраняющих вверенный им мирок от чужих, о швейцарских горнолыжных курортах, о школах для избранных детей, о закрытых клубах… Мы ведь мечтали о неравенстве, разве нет? О том, чтобы было видно, кто лучше, кто талантливее, кто сноровистей… Чтобы не под одну гребенку… А вышло вот оно как.

Неужели и моя дочка думала о том, чтобы любой ценой попасть к лучшим, к избранным? Если бы я знала… А если бы знала – то что? Готовила бы ее, как могла, к борьбе за свое место под солнцем? Борьбе без правил… Что бы я делала – не знаю… Но чтото делала я не так, это точно. И разобраться в один день не смогу. Ийка слишком хорошо таила от меня свои желания и страдания. Не от счастья же она ушла от меня. Но что упущено, где? И возможно ли было иначе? И почему ребенок получается совсем другим, чем хочется родителям…

В лифте я не сразу поняла, что женщина в туго застегнутом капюшоне, взглянувшая на меня, когда я вошла, с некоторым ужасом, – это я сама. Глядя в большое затененное зеркало, я сбросила капюшон, поправила выбившиеся волосы, которые утром, как обычно, на скорую руку стянула в невысокий хвост, и расстегнулась. Когда люди видят белый халат, их уже не интересует, почему ты пришила к шубе совсем не подходящую верхнюю пуговицу. Скорей бы уж ее снять, эту шубу… В Москве – полгода зима. Так почему у меня шесть маечек на короткое лето и всего одна шуба? Одна на пятнадцать лет… Так быстро пролетевших с того прекрасного дня, когда мне показали прелестную, горько плачущую девочку со светлыми глазками и нежной кожицей. И я потом лежала в палате три часа до следующего кормления и думала лишь об одном: мне только что показали человечка, которого я буду любить всю жизнь, до самой смерти, и сильней этой любви никакого чувства уже не будет.

Площадка на три квартиры закрывалась кованой черной решеткой. Весь подъезд был отделан в стиле средневекового замка. На стенах горели светильники в виде факелов, и не хватало только рыцарей, охраняющих покой маленьких детей, которые одинаково болеют и у элитных, и у обычных родителей, и неизвестно еще, у кого больше. Я позвонила в маленький золотой звоночек над числом «69», вдалеке раздалась бравурная мелодия. Дверь распахнулась на третьем аккорде, как в оперетте, и из нее вывалился очень импозантный и крайне разъяренный мужчина. Видимо, именно он и матерился, что я долго не иду к его ребенку.

– Вы что, через Братеево к нам добирались? Или как? – набросился он на меня, спеша высказать все, что накипело, пока я ходила по участку, и правда, не очень торопясь.

– Никогда не была в Братеево, – миролюбиво ответила я, снимая и протягивая ему свою шубу.

– Я мог восемнадцать раз уже вызвать платную «скорую»! Понимаете?

– А, собственно, почему не вызвали? – Я так и стояла, протягивая шубу папаше, а он вовсе не собирался ее брать. – Возьмите, пожалуйста…

Он взял, наконец, у меня шубу и небрежно бросил ее на низкий диванчик.

– Ботинки будете снимать?

Я оглядела холл и вздохнула. Тридцать четыре раза в день снимать и надевать ботинки со сломанным пятником на правой ноге… Но тут уж точно не прошлепаешь в уличной обуви… Белый дубовый пол и сверху на нем – огромный белый мягкий ковер. Бедный ребенок. Не пролить, не испачкать. Хотя, кто знает, возможно, дети в этой квартире счастливы оттого, что у них большие светлые комнаты, и белые полы, и мягкие ковры от самых дверей. Они счастливы их беречь и проливать гуашь и какао только в строго отведенных для этого местах.

Я на всякий случай поискала в сумке целлофановые бахилы, зная, что последние кончились еще часа два назад. Не нашла и наклонилась, чтобы расстегнуть ботинки. Папаша нетерпеливо ждал, пока я разуюсь, и уже протягивал мне огромные пластиковые шлепанцы. Я влезла в них, догадываясь, что это коммунальная обувь для служб сервиса – электриков, сантехников и заставляющих себя ждать районных врачей.

– Да пойдемте же скорей! – с досадой поторопил меня папаша.

Я взглянула в загорелое славянское лицо с чуть неправильным носом и серыми глазами. Наверно, эти глаза умеют смеяться, смотреть с любовью, обольщать и очаровываться… На меня сейчас они смотрели с неприязнью.

– Я бы еще хотела вымыть руки.

– Помойте! Вам некуда спешить, да? Дети подождут, правда?

– Да, мне сегодня некуда спешить, и я уже ко всем детям сходила. Ваш – последний.

Я спохватилась, вспомнив, что так и не взглянула в карточку, мальчик или девочка здесь болеет. Папаша меня не поправил, только демонстративно вздохнул и рукой указал на открытую дверь в одну из комнат. Вот, очевидно, о такой квартире втайне от меня мечтала моя Ийка.

Я опустила голову и прошла в комнату.

– Вы тоже болеете? – спросил меня папаша, услышав, как я шмыгнула носом.

– Нет, я плачу, – ответила я.

– О господи, час от часу не легче… То совсем дура приезжает, понос от насморка отличить не может, то эта вот теперь плачет, – объяснил он комуто, скорей всего по телефону. Не мне же вслед он это сказал…

Мальчик лет трех, осунувшийся, бледный, лежал в красивой деревянной кровати и молча смотрел, как я вхожу, сажусь около него на энергично подставленный его папой стул. На столике рядом я тут же увидела целую батарею лекарств – дорогие антибиотики, гомеопатические сиропы замедленного действия и разодранные, видимо, в крайней спешке, коробочки со свечками, которые нужно хранить в холодильнике.