Книга Наживка для фотографа - Нина Стожкова

— А во-вторых, — продолжил Антон, — в музыкальной школе я научился по-настоящему слушать и понимать музыку. Знаете, это тоже неплохо. Даже приятнее, чем исполнять ее. Словом, девушки, теперь я знаю: лучше в жизни иметь массовую специальность, где всегда в цене мастерство, а особых талантов не требуется, чем вечно зависеть от капризов фортуны, завистников, моды и так далее.

— Ну, не скажи! — возмутилась Лиза. — Таланты везде нужны. Я, например, в ветеринарке ассистирую. Кастрация котов и так далее. Так вот, у нас все знают, у кого руки из нужного места растут! Один врач так сделает операцию, что у животного все швы как по волшебству заживают, а другой зашьет, как плохой портной, потом хвостатого пациента долечивать приходится. Тошка, иди ко мне! — позвала она любимца. Тот не заставил себя ждать. — Вот смотрите, какие у нас бархатные ушки! Ну, стой же смирно, дурачок! Антон, видишь шов? Не видишь? То-то же! Я зашивала. А ведь тогда Тошеньку так бультерьер порвал, от уха одни лохмотья остались. А еще, помню, делала я укол ротвейлеру…

— Кастрировала, наверное? И он тебя не съел? — подначил Антон.

— Попробовал бы! У меня и лев будет как шелковый лечиться.

— Ты, Лизок, и с мужчинами, наверное, так же? — рассмеялся приятель. — Типа «Ко мне, сидеть, голос!».

— Нет, я смогла бы стать настоящей Душечкой, ежели бы только захотела, — сказала Лиза и скосила глаза на Антона. Но тот не обратил внимания на ее нехитрый маневр. — Я смогла бы говорить: «Да, дорогой, нет, дорогой, как хочешь, милый…» Но, честно говоря, вряд ли такое когда-нибудь случится, — уточнила Лиза. — Если только найдется кто-нибудь сильнее меня. Полностью раствориться в любимом, уничтожить себя как личность… По-моему, ни один мужик таких жертв не заслуживает, будь он хоть принцем крови, — решительно заявила девушка. — Вот Тошка принимает меня такой, какая есть, и не требует, чтобы я лаяла или бегала на четвереньках…

— Надо же, хитрый кобелина, потакает девичьим слабостям и выжидает момент, как истинный мачо! — развеселился Антон.

— Ладно, народ, вы тут дальше беседуйте, вспоминайте детство. А нам с Тошкой гулять пора. А еще надо заглянуть на прививки в клинику. Скоро не ждите!

И Лиза, демонстративно схватив поводок и подозвав запрыгавшего, как мячик, Тошку, со стуком захлопнула за собой дверь.

Леля мечтательно смотрела в окно, за которым, презрев арбатский смог, буйно цвела старая липа.

«Липа цветет за окном городским, душу соблазном мутит колдовским», — вспомнила она чьи-то стихи и вздохнула.

Медовый аромат вплывал в квартиру, мешался с запахом кофе, который девушка сварила по-варшавски, с молоком. Запах клубники, ее роскошное благоухание дополняли дивную душистую палитру. Леля вспомнила давнее лето, подготовку к экзаменам, их детскую любовь с Антоном. Боже, как давно это было! Было — да сплыло. Ну почему у нее все романы случаются летом? Может, в зимние дни солнца мало и чувство не успевает набрать силу, как домашние цветы? Зато летом… Она вдруг ясно представила знойную Варшаву, Кшиштофа в светлом льняном костюме, их прогулки по Старе Мясту в перерывах между репетициями. Ей вдруг показалось — нет, она явственно услышала любимый вальс Шопена, который исполняла, наверное, сотни раз. Услышала со всеми нюансами, паузами и оттенками. Музыка тронула какие-то тайные струны ее души, заставив против воли вспомнить даже то, о чем думать было слишком больно. Поспешные объятия Кшиштофа в отеле, когда они оба вздрагивали при малейшем шорохе за дверью, его мокрые волосы после душа, капельки пота, выступившие у него на спине. Предательские царапины, которые почему-то оставили на его плечах Лелины ногти, профессионально коротко подстриженные. Потом вдруг, без всякого перехода, она вспомнила его потерянный вид на вокзале, их официальный поцелуй в щеку при прощании. И как у нее выпал из рук билет, а жаркий ветерок понес, закрутил его, едва не бросив под колеса состава. Целый год прошел, после этого были десятки выступлений в разных городах и странах, куча поклонников, букетов и записок. А она все вспоминала это прощание на вокзале. Вернее, не могла забыть. «Наверное, во всех поляках есть нечто такое, магнетическое и страстное. Взрывная смесь буйной славянской душевности, польской спеси и европейского лоска, — порой думала девушка. — Вот ведь, влюбилась же когда-то Жорж Санд, успешная французская писательница, у которой отбоя не было от воздыхателей, в гениального, но капризного и больного Шопена… И возила его за собой, умирающего, на испанский остров, оставив любимый Париж, и терпеливо лечила, и восхищалась им, и прощала все капризы, и мирилась с недовольством собственных детей. А я, а Кшиштоф…»

Однако Кшиштоф был далеко. Его черты даже слегка стерлись в памяти. Зато напротив сидел вполне реальный друг детства Антон. Из плоти и крови, любящий ее всю жизнь. Красивый, загорелый, в новой модной рубашке и джинсах, ловко обтягивающих мускулистые ягодицы и длинные стройные ноги. Антон за последний год очень возмужал, раздался в плечах, очевидно, теперь, когда с музыкой было покончено, у него появилось время и на спортивный клуб, и на многое другое. «Наверное, и на девушек…» — неожиданно для себя подумала Леля с ревностью.

— Знаешь, я иногда вспоминаю наш детский роман, — вдруг сказал он незнакомым голосом с приятной хрипотцой, словно подслушал ее мысли, — какими мы тогда смешными были! От Лизки прятались, родителей боялись. А главным страхом было, сдадим ли мы выпускные экзамены. Смешно! Можно подумать, нас не выпустили бы из школы после стольких лет мучений! Знать бы тогда, сколько испытаний впереди… Счастливое было время. А теперь… И родители на гастроли уехали, и Лиза ушла, похоже, надолго, а мы сидим за столом, как старички, и вспоминаем, смакуя, школьное прошлое. Как будто настоящего у нас уже нет. Не говоря о будущем. А ведь нам всего по двадцать пять, старушка!

Он положил свою большую красивую кисть с длинными пальцами скрипача на руку Лели, и девушка вдруг ощутила давно забытое покалывание в пальцах и истому во всем теле. Антон, почуяв потаенный зов, встал с табуретки, подошел к Леле, обнял ее за плечи. Подруга не отодвинулась. Жара, усталость, воспоминания, вино отняли у нее, казалось, все силы. Бороться с собой она уже не могла, да и смысла в этом, наверное, не было. Леля мысленно представила Кшиштофа, и музыкальная волна, что-то вроде темы из фортепьянного концерта Моцарта, тронув душу, внезапно подхватила и бросила ее в объятия друга детства.

Антон, как когда-то в школе, целовал ее шею, продвигаясь все ниже, к смуглым маленьким грудкам. Он уже принялся расстегивать пуговицы на спине льняного сарафана, как вдруг на миг прервался и внимательно посмотрел в глаза девушки. Они были темными, влажными, но какими-то чужими. Как тогда, в детстве, Леля была рядом и одновременно где-то далеко-далеко. Во всяком случае, не здесь и не с ним.

— Ты что? — удивился он.

— Нет-нет, ничего, — встрепенулась она. — Все в порядке. Не уходи, пожалуйста, иди сюда.

Но он и сам уже не смог бы оторваться от ее смуглых рук, от худой и слегка сутулой, как у всех профессиональных пианисток, спины, от темных густых волос, впитавших пьянящие ароматы клубники, липы и кофе по-варшавски.