Книга Свистопляска с Харриет - Дороти Кэннелл

Слёзы застилали мне глаза, когда я бегом пересекла холл. Так много потеряно времени! Так много нужно сказать!

Распахнув дверь, я закричала: «Дорогой папочка!» – а затем чуть не задохнулась от изумления. Предостережение Бена не вполне подготовило меня к виду бочкообразного создания, которое пыталось выбраться из кресла. Господи, неужели это действительно самозванец, заявившийся к нам с какой-то недоброй целью? Мошенник в мятом бежевом пиджаке и синем галстуке-бабочке в белый горошек. Папа никогда не носил галстуков-бабочек, да и бежевых пиджаков, если на то пошло. Я помнила, что он питал слабость к курткам в аскетичном стиле Джавахарлала Неру. Но, приглядевшись, уловила отдалённое сходство с моим отцом, которого я когда-то знала. Да, это он, но только в новом воплощении. Волосы поредели, ещё больше обнажив и без того выпуклый череп, некогда пронзительно синие глаза потускнели, а губы потолстели (в нашей семье мы всегда начинаем полнеть именно с этой части тела), зато голос остался прежним. Глубокий и звучный. Мама любила повторять, что отец мог бы прочесть даже прейскурант, а слушатели сгорали бы от желания подсунуть ему другой.

– Жизель! – Ему наконец удалось подняться, и теперь он глядел на меня поверх римского носа. – Блудный отец возвращается, дорогое моё дитя. Увы, ты видишь перед собой жалкие остатки сломленного судьбой человека, но не будем говорить обо мне. – Он прошёлся по персидскому ковру лёгкой, почти танцующей походкой, которая часто встречается у тучных людей, но в лице не было и намёка на оптимизм. – Возвращение домой всегда радостное событие, Жизель. Пусть же так оно и будет! Как приятно видеть, что ты совсем не изменилась.

Мне показалось бестактностью обращать его внимание, что я скинула треть веса.

– Что случилось? – спросила я, припадая к необъятной груди. – Закончились денежки, которые ты унаследовал от дедушки? И теперь ты вынужден искать работу?

– Хуже, гораздо хуже! – Папочка опустился на диван. Мебель отозвалась жалобным стоном.

– Ты не заболел? – Торопясь сесть напротив, я столкнулась с сервировочным столиком, на котором выстроилась батарея бутылок.

– Дух добр, плоть же немощна, – продекламировал родитель, выразительно всплескивая руками, затем прикрыл глаза и откинулся на подушки. – Но ты не должна жалеть меня, любимая дщерь моя. Я прошу лишь об одном – позволь мне на краткий миг вернуться в лоно своей семьи. Испытать радость встречи с твоими детьми. Сколько их у тебя? Пять? Или шесть?

– Папа, с тех пор как я тебе писала в прошлом месяце, у меня больше не было помёта.

– Я не успел получить это письмо.

– Так вот, у меня есть только близнецы, которым уже почти четыре, и малютка Роза. Ей восемь месяцев. На самом деле это дочь Ванессы, хотя мы с Беном любим её, как родную.

– Ванесса?

– Ванесса Фитцджеральд.

– Мне эта фамилия ни о чём не говорит.

– Как же так?! – Наверняка мой голос звучал одновременно и встревоженно, и раздражённо. – Это же девичья фамилия мамы!

– Правда? – Отец апатично пожал плечами.

– Ванесса – дочь дяди Уиндома.

– Уинстона?

– Уиндома. Мамин старший брат. Ты не можешь его не помнить. Он заработал кучу денег игрой на бирже – это, видимо, эвфемизм для каких-то махинаций. А когда он всё потерял, то они с тётушкой Астрид и Ванессой целый невыносимый месяц жили у нас.

– И тогда я уехал из дома, Жизель?

– Нет, папа.

На мгновение я впала в панику, но затем вскочила, суетливо сорвала с кресла плед и заботливо укутала отцу ноги. Глаза его тотчас закрылись. Велев ему отдыхать, я выскользнула в холл, где Бен общался с телефонной трубкой.

– Звонил родителям, – пояснил он, поймав мой взгляд. – Поговорил с Папулей. Мамуля накрывала на стол. Наверное, колбаски и пюре. Она знает, что Эбби и Тэм без ума от пюре с колбасками. А на десерт, думаю, желе и торт с заварным кремом.

– Ага, красное желе. В форме кошки. Перед отъездом Папуля сказал, что оно уже дожидается их в холодильнике. – Мой вздох ураганом пронёсся по холлу.

– Скучаешь?

– Странное ощущение, когда их нет, – услышала я свой голос. – Но твои родители от детей без ума.

– Элли, что случилось? – В минуты тревоги глаза Бена наливаются морской зеленью.

Я вытащила из бронзовой вазы на трёхногом столике хризантему и яростно сломала ей стебель.

– После отсутствия длительностью почти в половину моей жизни появляется единственный оставшийся в живых родитель и ведёт себя весьма странным образом. Ты мог бы заметить это и сам, если бы не бросил меня…

– Но, дорогая… – начал Бен благоразумно-рассудительным тоном, который любую жену заставил бы обезглавить ещё один цветок, – я не хотел мешать, вам ведь надо было поговорить после столь долгой разлуки. Меня не было всего несколько минут.

– А кажется, что несколько часов. – С безутешным видом я взгромоздилась на трёхногий стол, едва не спихнув вазу. – С бедным папочкой что-то не так. Что-то очень серьёзное. Он в глубоком унынии, поминутно обзывает себя пропащим человеком и, похоже, ничего не помнит.

– Возможно, ты права и это самозванец.

– Нет, будь он мошенником, наверняка вызубрил бы нашу семейную историю до десятого колена и без запинки смог бы назвать все имена и даты вплоть до норманнского завоевания. А он не только не может вспомнить дядю Уиндома, которого называл несносным пустозвоном, – голос мой осёкся, когда я лишала хризантему последнего лепестка, – он путается даже в том, что касается мамы.

– Наверное, всё дело в разнице во времени. – Бен решительно стащил меня со стола. – Когда мы вернулись из Америки, я не мог вспомнить, сколько у меня ног.

– Так он из Америки?

– Понятия не имею. Пойдём. Вместе выясним, что случилось, если вообще что-то случилось, и сколько времени он намерен здесь провести.

– Твоя Мамуля прожила у нас довольно долго.

– Но тогда единственная неприятность заключалась, как раз в её присутствии.

Бен открыл дверь в гостиную, и мы заглянули внутрь, словно пара шкодливых ребятишек. Наша гостиная – это длинная, узкая комната, обставленная изящной мебелью в стиле королевы Анны. Эту мебель, когда мы переехали в Мерлин-корт, я спасла от забвения на чердаке. Над камином висел портрет Абигайль Грантэм – хозяйки этого дома в начале века. Лампы сияли мягким янтарным светом, разгоняя фиолетовые тени, которые окна в частом переплёте отбрасывали на стены цвета слоновой кости. Бросалось в глаза, что дом – в полной власти детей. По всему дивану разбросаны детские книжки, из-под покрывала шезлонга выглядывал игрушечный грузовик Тэма, на столе Эбби забыла свой кукольный домик, а в углу замерла колыбель из резного ореха – ложе маленькой Розы. Но моего отца не радовала уютная обстановка комнаты. Глаза его были широко открыты, но совершенно безжизненны.