Книга Ангельские хроники - Владимир Волкофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Погоди, я сейчас только схожу…
Она повернулась и открыла глаза.
Было уже утро. Сверкающая пустыня простиралась перед нею. Там и тут поднимался туман: это испарялись ангельские слезы. Похрустывали мохнатые от соли пальмы. На земле валялась кукла в одежде из соли. Вдали тихо завывал ветер. Бесчисленные призмы сияли всеми цветами радуги под солнцем, белый диск которого едва угадывался сквозь завесу облаков. В воздухе летала соляная пыль. Глаза женщины втянули ее в себя, как две. воронки. Она не успела вскрикнуть, превратившись в сталагмит каменной соли.
В 1920 году в Гранд-Отель-де-Рюсси на улице Сен-Поль пахло кипяченым кофе. По утрам повсюду раздавался нетерпеливый стук кулаков в двери уборных.
У Жермены все пальцы были исколоты латунными проволоками, которые она сгибала под прямым углом – по одной каждые три секунды – для органных педалей. Она носила стоптанные коричневые туфли, штопаные нитяные чулки, юбку по самые щиколотки и блестящую розовую кофточку из искусственного шелка, плоскую, как мужская рубашка. По воскресеньям она надевала шляпку. У нее никого не было, но, тем не менее, она блюла себя. Отец ее погиб на войне в 1917 году. Мать просто умерла. Скорее от усталости, чем от горя.
Жермена боялась мужчин. Старшего мастера, хозяина-овернца, хулиганов, полицейских, господ с нафабренными усами. Вообще мужчин. Чтобы не видеть их, она ходила опустив глаза.
В первый раз она увидела того иностранца на лестнице. Она поднималась, а он спускался. Много месяцев их подошвы стряхивали уличную грязь на один и тот же коврик у двери, их ладони полировали одни и те же шаткие перила, но они ни разу не встретились, потому что она сгибала свои проволоки днем, а он мыл вагоны для перевозки скота ночью. Он прижался к стене.
Она не привыкла к таким проявлениям воспитанности и испугалась, что он может ухватить ее за талию, когда она будет проходить мимо. Между ними был целый лестничный пролет, и какое-то мгновенье они смотрели друг на друга. Она знаком предложила ему спуститься первому. Он знаком ответил, что не спустится. Тогда она почти злобно прокричала ему: «Да спускайтесь же!» Но он только покачал маленькой головой с выступающими скулами.
Когда, набравшись храбрости, она стала наконец подниматься, то почувствовала запах одинокого мужчины. Маленький иностранец без возраста был одет в куртку с огромными накладными карманами на груди – слишком длинную, слишком широкую для него, с прорехой на рукаве – и в брюки защитного цвета, стянутые на лодыжках резинками. Верхняя часть ботинок была примотана к подметкам проволокой. Изможденное лицо, на котором непонимание граничило с ужасом, обернулось вслед Жермене, как если бы мимо пронесли дароносицу со Святыми Дарами.
Через неделю они встретились опять. На этот раз она решилась произнести: «Добрый день, мсье».
Он ответил легким поклоном. Мелкие оспинки вперемежку с веснушками покрывали его потрескавшиеся щеки.
Жермена попробовала навести справки у хозяина-овернца. В ответ она услышала имя, которое невозможно было выговорить. «Знаете, он из этой, как ее…» Он назвал страну, географию которой Жермена знала наизусть еще со школы: «Обширная равнина, богатая пшеницей, населенная варварами…»
Вечером она поднялась наверх, постучала в дверь маленького иностранца, вошла, не дожидаясь ответа, и стала его любовницей.
Уже в его объятиях она увидела, что на правой руке у него – обручальное кольцо, а на левой не хватает трех пальцев.
Она долго гладила лысоватую голову своего первого возлюбленного с редкими, рыжими с проседью волосами. «Мой маленький, только мой», – шептала она, а он всхлипывал, шмыгая носом, прижавшись лицом, как к подушке, к ее тощей плоской груди.
В первый раз эти слезы удивили и чуть ли не обидели ее. Но она ведь сама пришла к нему – такому, какой он есть. Она привыкла.
Иностранец овладевал ею всегда тяжело вздыхая и только в темноте. После недолгих объятий – это походило на физиологический рефлекс – он начинал плакать и бормотать, задыхаясь, непонятные слова, которые она истолковывала как «Нет-нет, я не имею права».
– Это из-за этого? – иногда сочувственно спрашивала она, трогая его обручальное кольцо.
Он с раздражением протестовал, причем она переводила его ответ по-своему: «У тебя только женщины на уме!»
Любовники говорили на разных языках и поэтому не вели бесед. Непривычные к роскоши, они и не целовались. Когда мужчина, всхлипывая, засыпал, она долго лежала, прижимая его к себе и глядя в темноту. Она научилась улыбаться в одиночестве, упиваясь расцветшим внутри нее новым миром, радуясь этой здоровой способности быть счастливой. Она не узнавала себя.
Однажды вечером она пришла, когда он еще ел. Он собрал с газеты, служившей ему скатертью, крошки паштета и хлеба и благоговейно, прикрыв глаза, высыпал их себе в рот.
В порыве неведомого ей доселе сострадания она бросилась к нему и, когда он уснул, дольше обычного укачивала его всем своим телом. Она видела, как блестят в падающем из окна синем свете лысый череп, покрытый капельками пота, мокрое от слез костлявое плечо и два расплывчатых глаза, казавшиеся большими-большими под увеличительными стеклами слез. Наконец они закрылись.
Тогда Жермена увидела сон.
Сначала она увидела натянутую до предела и мучительно пульсирующую малиновую слизистую оболочку. Не ведая откуда, но она знала, что это – ноздри скачущей во весь опор лошади. Неровные хрипы сотрясали бока лошади. Она была на грани смерти. Но она все скакала. Ее вены набухали все больше и больше, готовые разорваться, но этого не происходило.
На поверхности земли показались человеческие лица. Коричневые пятна покрывали лбы. У некоторых рот был открыт, черная земля обволакивала язык, скрипела на зубах. Вокруг покачивались на травинках навозные жуки с жесткими кольчатыми брюшками. Один из них вполз в чье-то ухо. Остановившиеся прозрачные глаза все еще занимали свое место в глазницах.
И все эти мертвые глаза были обращены в одну точку в пространстве, находившуюся очень высоко позади Жермены. Она обернулась и, чуть не свернув себе шею, увидела парящую в небе птицу.
«Гриф», – подумала она.
И удивилась: «Откуда я это знаю? Ведь я никогда не видела грифа».
Не было, казалось, человека, менее предрасположенного к чудесам, чем Симеон из колена Завулонова.
Знатный, одаренный, он прилежно посещал Храм, был щедр к бедным, заботился о том, чтобы ноги его всегда были умащены благовониями, а одежды шафранно-желтого или золотисто-розового цвета ниспадали до земли красивыми складками: поистине то был достойный человек. Никто не соблюдал субботу с большей строгостью, чем он, но в другие дни он умел веселиться. Он не грешил ни саддукейской умеренностью, ни фарисейской кичливостью. Он не ел ни мяса хамелеона, ни улиток,[11]но знал толк в винах острова Хиос – родины великого Гомера. Он не отрицал бессмертия, но и не настаивал на его существовании. Он знал наизусть Закон и Пророков, но в беседах с просвещенными друзьями чаще цитировал Анакреона.
