Книга Угнать за 30 секунд - Марина Серова

– У меня нет собаки.

– Ну и ладно! На пол ляжет или на матрас. А то у него боязнь высоты. Он как-то раз сверзился с двухуровневой кровати – со второго этажа, понятно, – так с того времени завязал спать на кроватях. Вот я вижу, вы мне не верите, Женя. А зря-а-а! Между прочим, я – человек правдивый. Мне даже Грузинов верит. Иногда.

– Не знаю, о каких грузинах вы говорите, но вам определенно не сюда, – сказала я, теряя терпение и собираясь захлопнуть дверь. – Кто вы такой, в самом деле?

– Не надо меня тиранить, Женя, – заявил лобастый. – Мы ж вам прислали это… уведомление. Я – Максим. Из Волгограда, ну? А я вот тебя сразу узнал! – без обиняков сообщил он и хотел было полезть ко мне обниматься, но хлипкий Микиша, лишившись опоры в лице своего могучего друга, едва не соскользнул на пол. Пришлось здоровяку оставить мысль заключить меня в объятия – он снова подхватил товарища, служа тому чем-то вроде длинной подпорки.

Да они и походили на некий садово-огородный ансамбль: толстая, мощная пролетарская подпорка, а вокруг нее плющом обвивается длинный, слабый, зыбкий стебель благородного сорта.

– Я – Максим Максимыч, – повторил крепыш и, захлопнув за собой дверь, окончательно вкатился в квартиру.

Я прищурила глаза: в самом деле, его круглое добродушное лицо, выпуклый шишковатый лоб, широко расставленные серые глаза и массивные нос и подбородок – все удивительно смахивало на черты, запечатленные на портрете, висящем у меня на стене, портрете отца, генерала Охотникова. Только если на портрете черты были строги, упорядоченны и властны, то у явившегося ко мне толстяка они представлялись в этакой комической ипостаси. Вроде бы сходство несомненно, но в то же самое время – нет, не то. Ну что это за карикатура?..

Тетушка одной фразой развеяла мои сомнения. Она, казалось бы, не заметила ни сомнительного сопровождения Максима Максимыча, ни его плебейской экипировки. Она приблизилась и, приспустив очки, выговорила:

– Похож, похож! Ну вылитый Максим Прокофьевич! Только потолще… поплотнее. Здравствуй, Максим. Что ж ты такой расхлябанный?

Она скользнула мимо меня и приобняла Максима Максимыча за плечо. Потом перевела взгляд на болтающегося, как что-то там в проруби, Микишу и спросила:

– Максим, а это кто? Я не понимаю, как можно быть в час дня в таком недисциплинированном виде. Вот отец бы тебя не похвалил за такое!

Я люблю свою тетушку за все. Но, в частности, за то, как непринужденно – особенно для своего поколения – она умеет обращаться с людьми. Ведь и не видела этого волгоградского родственничка никогда, а говорит с ним так, будто он отлучился днем раньше, немного набедокурил, а теперь вот получает законное порицание.

– Вы, понятно, тетя Мила, ага? – осведомился Максим Максимыч. – Оч-чень хорошо! Микиша тут немножко приболел… простудился он, значит. В общем, с шофером подрался. На самом деле это неважно. Да и таксопарк у вас в Тарасове возмутительный.

– Отведи его в ванную, – требовательно сказала тетя, – пусть промоет лицо. У него же бровь разбита.

– Бровь – не жизнь, склеим, – афористично отозвался Максим Максимыч. – Подымай ходули, Микишка, идем тебя в форму приводить.

Они ушли в ванную комнату. Мы с тетей переглянулись, я пожала плечами, но ничего больше сказать не успела, потому что из ванной послышался душераздирающий вопль, грохот бьющейся посуды, а потом хохочущий баритон Максима Максимыча раскатился:

– Да куда ж ты полез, щучий сын? Это ж тебе не бритва! Это ж тебе фен!

Глава 2

После того как инцидент в ванной был исчерпан, осколки от разбитой зеркальной полочки собраны в совочек и выброшены, а Максим Максимыч от лица Микиши торжественно пообещал купить новую вещь взамен утраченной, мы сели обедать. Тетушка была, видимо, напряжена, посматривала на Максима Максимыча косо, а я все откладывала начало разговора. Хотя, если честно, для меня было очевидно, что приехали они сюда не просто так.

Наконец я произнесла, глядя на то, как уписывает еду за обе щеки Максим Максимыч и анемично, по кусочку, питается Микиша:

– Я так понимаю, Максим, что письмо писал не ты?

Он поднял голову, продолжая жевать и уставившись на меня смеющимися глазами, а потом пробубнил:

– То есть как это – не я?

– Рука не твоя.

– А ты что, сеструха, руку мою знаешь, что ли? Мы ж тово… не виделись! Ни разу.

– Во-первых, попрошу тебя не фамильярничать, а во-вторых, у меня есть основания утверждать, что писал не ты. Вот, к примеру, он мог писать. Но уж никак не ты.

Максим Максимыч перестал жевать. На его лице появилась задумчивость. Видимо, он относился к категории тех представителей хомо сапиенс, которые не могут делать сразу два дела вместе. К примеру, жевать и размышлять. За задумавшегося собрата ответил Микиша, и я впервые услышала его голос, и он оказался вполне соответствующим внешности этого длинного и тощего, чем-то напоминающего булгаковского Коровьева, парня:

– Но ведь в самом деле не ты писал, Макс, а я. А ты только хохотал. Мы с тобой в «Буратино» сидели, – довольно пискляво произнес Микиша.

Максим Максимыч сморщился и отвернулся:

– Не упоминай при мне эту сивушную забегаловку! Чтоб я туда… да я туда… да ни ногой!

– На прошлой неделе уже ни ногой обещал, – насморочным тонким голосом доложил Микиша. – А только ты, Макс, говоришь, а не делаешь.

– Смотри у меня! – пригрозил тот.

– В целом понятно, – резюмировала я. – Как я вам и говорила, тетушка, писано в кабаке. Наверное, любезный Микиша вкушал шоколад. Что вкушал Максим Максимыч, тоже несложно догадаться, особенно если учесть, что он не помнит момента написания письма.

– Я вообще люблю сладкое, – доложил Микиша. – Я, это… много сладкого ем. Углеводы способствуют интенсификации интеллектуальной конъюнктуры.

Максим Максимыч даже подавился, когда Микиша, ни разу не запнувшись, выговорил вот это ужасающее: «…интенсификации – интеллектуальной – конъюнктуры». Я перевела взгляд с тетушки на Микишу и произнесла:

– Да, видно, в самом деле писали вы, молодой человек. Судя по всему, вы достаточно образованны. Кстати, у вас в самом деле есть склонность к депрессии?

– Откуда вы знаете? – вскинул глаза тощий парень.

– Да так. Провела графологическую экспертизу вашего чудного послания.

Максим Максимыч засопел и заерзал на стуле.

– Не надо при мне произносить таких слов, – сказал он. – Такие слова я все время от Грузинова слышал. Хреновые это слова.

– Грузинов – это, надо полагать, – работник правоохранительных органов. Не так ли, братец? – сухо спросила я. – Ты уже во второй раз его поминаешь всуе.

– Да, следак, – прохрипел Максим Максимыч. – Мусорный тип. Отстойный человечишка.