Книга Казнь Шерлока Холмса - Дональд Томас

Зарешеченные двери, ведущие в коридор и тюремный дворик, всегда держали запертыми. За стеной сидели еще два надзирателя, готовые прийти на помощь своему товарищу при первом же подозрительном звуке и каждые десять-пятнадцать минут поглядывающие на арестанта через потайное оконце. В камере, под рукой у стража, был звонок, чтобы в случае чего вызвать подмогу.

Бороться с действием еженощной дозы скополамина казалось делом безнадежным, и Холмс это отлично знал. Однако, впервые приняв наркотик из рук тюремщиков, он понял и другое: сладковатый растительный вкус снадобья свидетельствовал о том, что к скополамину примешано второе вещество. Чтобы усилить влияние зелья, к нему добавили опиат. В стремлении всецело подчинить Шерлока Холмса своей власти его враги, сами того не ведая, дали ему в руки нить, ведущую к победе.

Убежден, что в те годы никто на свете, кроме меня, не знал о пагубной тяге к наркотикам, которой мой друг поддавался в дни, свободные от расследований. Теперь о его влечении известно каждому, кто читал мои записки, но, пока Холмс был жив, я не раскрывал этой тайны ни одной живой душе. В последнее время много говорят о пристрастии Шерлока к кокаину и подкожным уколам, чуть меньше — о том, что он употреблял опий. Именно этот порок гнал моего друга в притоны Уэппинга и Шедуэлла, о чем я уже писал. Возможно, сей факт неизвестен широкой публике, но каждый медик знает: опиаты вызывают у человека привыкание. Чем больше дозы и чем чаще принимается наркотик, тем слабее его эффект. Разумеется, нелепо предполагать, что организм моего друга мог противостоять отраве, которую вливали в него каждую ночь. Однако еще до окончания «суда» Холмс добился невероятного: усилием подсознательной воли к утру он выныривал из бездны беспамятства в состояние полудремы, уменьшая влияние микстуры до воздействия, оказываемого одним лишь скополамином. Позднее Холмс признавался мне, каким мучительным было это частичное пробуждение. Каждая попытка стряхнуть с себя наркотический дурман сопровождалась галлюцинациями — моему другу казалось, будто его приковали к какой-то дьявольской машине: с огромным трудом, терпя непереносимую боль, он вращал колеса и давил на поршни. Наконец, сопротивление механизма удавалось преодолеть, и, подчинив себе его движущую силу, сознание Холмса высвобождалось.

Но с резким ударом сердца сон начинался заново. В нем, как при многократной демонстрации фильма или непрерывных репетициях одной и той же пьесы, обвинители неизменно усаживались на свои места. Странная особенность этого видения заключалась в том, что оно позволяло гениальному детективу разглядеть детали, не замеченные им наяву. Видимо, на «суде» его бодрствующий мозг был частично затуманен после многодневного приема опия. И только сейчас, в скополаминовой дремоте, Холмс наконец-то узнал тени, которые прятались от него в сиянии дуговой лампы. Мой друг вспомнил, что накануне, когда «судьи» занимали свои места, перед ним мелькнуло гладковыбритое лунообразное лицо одного из мучителей. Из-за яркого света разглядеть черты во всех подробностях не удалось, но полусонное подсознание Холмса сообщило этой застывшей физиономии жестокую улыбку, а воображение добавило холодные серые глаза и очки в золотой оправе. Память восстановила голос, звучавший ровно и учтиво, но оттого не менее зло. Холмс будто бы слышал, как этот человек обращался к нему. Правда, мой друг не мог понять, были те слова плодом фантазии или же донеслись до его слуха сквозь пелену наркотического оцепенения во время вчерашней пытки.

— Вы считаете нас самозванцами, мистер Холмс. Однако никто другой не имеет большего права требовать от вас расплаты. Чарльз Огастес Милвертон, которого вы убили, был моим старшим братом. Я Генри Кайюс Милвертон, и вы при желании могли бы узнать о моем существовании. Прошу вас, не отрицайте вашего преступления. Серебряный револьвер двадцать второго калибра найден, и не к чему играть в детские забавы, сличая отпечатки пальцев на его рукояти с теми, которые вы столь любезно, хотя и ненамеренно, оставили на некоторых предметах.

Холмс цеплялся за ощущение реальности этого голоса. Возможно, он приписал его Генри Кайюсу Милвертону во сне? Нет, инстинкт сыщика подсказывал, что фразы действительно были произнесены, но утонули в скополаминовом мороке. Холмс мысленно попытался отвернуться от слепящего света и рассмотреть то, что находилось позади лампы. Тут человек, назвавшийся братом убитого, заговорил снова, представляя второго «судью»:

— Мой коллега капитан Джеймс Кэлхун, которого вы объявили главарем банды убийц из штата Джорджия, не сгинул в морской пучине вопреки вашему предположению. Вы так решили, когда после сильнейшего шторма посреди океана был найден ахтерштевень[4]его судна. Вам не хватило проницательности, какой вы похваляетесь перед всем миром. Иначе вы догадались бы незамедлительно, что обломок с буквами «О. З.» был специально сброшен на воду. «Одинокая звезда», которую ожидали в Саванне, три недели спустя приплыла в Баию, переименованная в «Алькантару». Чтобы обмануть вас, мистер Холмс, потребовалась всего лишь пара мазков краски.

— Вы много мните о себе, Холмс, — протянул толстяк, оказавшийся Кэлхуном. — Но с тех пор как вы взялись за мое дело, за вами следили. Вы были под наблюдением, даже когда изучали судовые журналы и ллойдовские страховые досье в Лондоне.

Генри Милвертон усмехнулся колкому замечанию Кэлхуна и вновь продолжил свою речь:

— Среди нас нет полковника Джеймса Мориарти: его задержали дела, связанные с фамильными ценностями. Это довольно необычно, но он носит то же первое имя, что и его брат-профессор, одиннадцать лет назад сброшенный вами в пучину Рейхенбахского водопада. Немало времени прошло с тех пор, как вы полагаете? Но вам, мистер Холмс, наверняка известна старая итальянская пословица «Месть — это блюдо, которое подают холодным». Прежде чем ваша история придет к печальному завершению, полковник Мориарти призовет вас к ответу за смерть брата, и вы не сможете избежать расплаты. — Милвертон издал сочный смешок, радуясь собственному остроумию. — Или вспомним случай с греческим переводчиком. Вы поверили газетной вырезке, где сообщалось, будто Гарольд Латимер и Уилсон Кемп, которых вы разыскивали как убийц, зарезали друг друга в вагоне поезда недалеко от Будапешта. Однако не стоит, мистер Холмс, верить всему, что пишут в газетах. Этих и других джентльменов пригласят полюбоваться, как вы будете плясать с петлей на шее в последние полчаса вашей жизни.

— Тот самый Латимер, — мягко сказал мой друг, — негодяй, истязавший брата девушки, на которой обещал жениться, и в итоге убивший несчастного с целью отнять у него фамильное состояние.

— Это всего лишь ваши слова, мистер Холмс.

Во сне он не ответил на замечание «судьи». Мысли великого сыщика были далеко. Сосредоточившись на обстановке «зала заседания», он с усилием, вызывавшим почти физическую боль, пытался уловить смутно припоминаемые детали. Несмотря на свет, бивший прямо в глаза, Холмс заключил, что место действия представляет собой не обычную комнату, а сводчатое помещение, где сходятся четыре вымощенных камнем коридора и каждый из них венчает готическая арка. Ничто во тьме этих переходов не подсказывало ему, находится ли он в Англии или на континенте, в уединенной крепости или в большом городе. По крупицам Холмс восстанавливал в памяти убранство зала, и следующим утром, когда он проснулся, основной клубок был уже распутан. Ключом к разгадке послужило имя Генри Кайюса Милвертона, которое мой друг беззвучно повторял, боясь утратить его в следующем сновидении.