Книга Крепость сомнения - Антон Уткин

– Не станем уверять, что до такой степени интересуемся футболом, – предвосхитил Илья вопрос, готовый, они чувствовали, сорваться с ее языка.

– Вот это правильно, – подхватил Тимофей, – женщины нас привлекают гораздо больше.

– Эх вы, курортные жуиры, – шутливо попеняла им Аля.

– Да нет, – возразил Тимофей с покорной трезвостью, – парочка простых, немолодых ребят.

– Ну вот и приплыли, – произнес со спокойной иронией кто-то из стоявших вокруг транзистора.

– Ужас тихий, – откликнулся другой то ли в шутку, то ли просто интеллигентно, и тут же из ярко освещенного корпуса навстречу им вывалилась гурьба молодых мужчин и обтекла их, как порыв ветра.

– С пяти метров не попасть! Hу стой ты в воротах, дубина. Куда побежал? Сам не знает.

– Hет, ну такая плюха! – донеслось до них из томной душистой темноты.

Аля попрощалась и пошла укладывать Аннушку, которая нынешним вечером побила все рекорды незаконного бодрствования.

– Ну вот, – удовлетворенно заметил Тимофей, когда они остались одни, – вот тебе и приключение в первый же день.

– Это еще не приключение, – возразил Илья. Он окинул взглядом стену корпуса. В некоторых номерах еще горел мягкий, приглушенный абажурами напольный свет. – Да уж. Время наш враг... А вообще спать надо идти, вот что. – Он выгнул кисть левой руки и глянул на часы. – Ну вот, первый час. Все клятвы бесполезны... Может, сходим завтра на те скалы, туда, направо, где дом отдыха этот военный? Там, говорят, ловить надо.

* * *

– И вот они были с зеркалом повсюду, – читала Аля. – Скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые бы не отразились в нем в искаженном виде. Напоследок захотелось им добраться и до неба...

В приоткрытое окно влетел запах канн, плеснуло море. Бежевый мохнатый мотылек ворвался в комнату из темноты и забился вокруг абажура. Аннушка лежала на боку, подложив под голову согнутые ручки, и послушно внимала сказке.

– Все выше и выше летели они, и вдруг зеркало так перекосило, что оно вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги. Миллионы его осколков наделали, однако, несравненно больше вреда, чем само зеркало. Некоторые из них величиной всего с песчинку, разлетаясь по белу свету, попадали, случалось, людям в глаза и так там и оставались. Человек же с таким осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи одно лишь дурное, ибо каждый осколок сохранял свойство, которым отличалось прежде целое зеркало. Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было хуже всего: сердце превращалось в кусок льда...

Ровное дыхание дочери вмешалось в ее глуховатый голос. Аля вздохнула, выключила настольный свет и прилегла рядом. Снаружи посапывало море; на белой стене темным пятнышком застыл сложивший крылья мотылек. Кто-то сел на скамейку под окном. Щелкнула зажигалка.

– В России всякую разумную власть презирают.

– А она в России разумной бывает раз в столетие. Вот и путают.

– Вы на катере плавали?

– Это в Затерянный мир-то? Плавал.

– Следы от ушаковских ядер видели?.. Павел-то самому Ушакову не постеснялся попенять. За неимение во время тумана топовых огней и предписанных уставом предосторожностей. За содержание нижних чинов на работе в своих собственных домах и мызах шесть флагманов и восемнадцать капитанов получили строгий выговор. Вы понимаете?

Зашуршала об асфальт обувь – вероятно, собеседники встали со скамьи.

– По закону не захотели жить, вот и убили. Убили, стервецы, пьяные, напились от страха, а при бабушке-то оно, сами знаете, бабушка букашки не обидела, а... – Голоса удалились, и конец фразы она уже не расслышала. Снова в теплой темноте воцарилась душистая тишина. События этого вечера яркими пятнами сменяли друг друга в Алиной голове и опять возвращались к первому, самому главному, как будто перед ее глазами крутилась закольцованная кинопленка: Аля вспомнила, как посмотрел на нее Илья, когда они желали друг другу спокойной ночи, как протянул руку и задержал на секунду кончики ее пальцев в своих. «Глупости», – сказала она сама себе. Ей было так спокойно и уютно, что даже не хотелось засыпать. Она чувствовала, что в ее жизни очень скоро, вот-вот может начаться что-то очень хорошее, и совсем необязательно это было связано с Ильей... Но все же он расположил ее к себе – здесь она не могла и не хотела с собой лукавить... Из разговоров она поняла, что он как-то связан с рекламой. «Надо будет узнать у Светочки Дан», – подумала она... Тут он опять протянул ей руку, а может, это она протянула первая? И вот они были с зеркалом повсюду. «Посмотрим, – сказала она себе. – Спать, надо спать. Это о каком они Павле, Первом, что ли?» Но это мгновение еще жило в ней, наливаясь необратимой полнотой; противиться ей не было сил. Рука ее скользнула к чреслам и еще ниже, и она неслышно содрогнулась, быстро и легко освобождаясь от этого переживания.

* * *

После того как из Балаклавы вывели военные суда и подводные лодки, городок этот быстро превратился в приятное курортное местечко. Узкую, изломанную бухту опоясала новенькая набережная, которую, в свою очередь, окаймляли маленькие домики архитектуры XIX века, отреставрированные и чисто покрашенные в белое. Верхние этажи этих домиков с балкончиками в цветочных ящиках сдавались внаем, а в первых были устроены магазины и кафе, шедшие по ее левой стороне сплошной чередой.

В одном из них Аля с дочкой, Илья и Тимофей ждали, когда придет из Севастополя рейсовый катер, на котором должна была приехать Алина подруга. Солнце уже скрылось за горой, нависающей над входом в бухту; было ветрено, и мачты яхт, поставленных в ряд у набережной, покачивались вразнобой. Ветер рвал тенты, под которыми стояли столики, то и дело его порывы уносили с них салфетки, которые распахивались неуклюжими бумажными бабочками и, как курицы, неумело пытались взлететь. Аля рассказывала про подругу, за соседним столиком подвыпившие офицеры украинского флота ругали какого-то своего общего приятеля по фамилии Петриченко.

– А это что такое? – спросил вдруг Илья, указывая на Алину руку.

– Это? – Аля тоже посмотрела на свою руку. – Это кольцо. И не простое, а обручальное. – Она потрогала кольцо пальцами левой руки, словно проверяя прочность его положения.

Илья озадаченно замолчал, а Тимофей засмеялся и подмигнул Але.

– Так что не все так просто, – добавила она с какой-то злобной радостью.

«Что должно быть просто?» – хотел спросить Илья, но продолжал хранить задумчивое молчание.

В нем не нашлось никакой способности увидеть в этих словах что-то забавное или тем более обратить их в шутку, как попытался это сделать его друг. Прямое значение слов часто заслоняло ему подтекст, и он привык им верить, как привык верить всему написанному, – как дерево верит лесорубу. Одной гранью душа Ильи принадлежала бесстрастному серьезному миру природы, ибо природа пребывает вне иронии, вне остроумия и сама по себе не смешна и не печальна. Но в нем не было недостатка того, что является основой любого остроумия, а именно изящества. И поскольку это изящество не разрешалось остроумием, своим простодушием он напоминал ребенка.