Книга Слепые подсолнухи - Альберто Мендес

На вопрос о причинах, побудивших к совершению акта предательства Родины, ответил: совершил это, поскольку подполковники Телья и Баррон в ноябре месяце 1937 года заняли с боями населенные пункты Вильяверде и оба Карабанчеля в предместьях Мадрида. Добавил, что совершил акт предательства, поскольку вооруженные отряды Асенсио[5] и Кастехона захватили населенный пункт Касаде-Кампо в окрестностях Мадрида, к тому времени оборонявшийся Первой и Одиннадцатой интербригадами, которые вынуждены были оставить позиции и отступить к берегам реки Мансанарес.

На вопрос, считал ли потерявший честь и достоинство Карлос Алегриа вышеупомянутые наступательные операции достаточным основанием для оставления рядов и предательства Доблестных Национальных Вооруженных Сил, ответил: так точно, поскольку генерал Варела[6] отдал приказ Асенсио форсировать реку Мансанарес и провести танковую атаку, что и произошло 15-го числа ноября месяца 1937 года, в тот же день Баррон захватил военный госпиталь в Нижнем Карабанчеле.

Далее добавил следующее: правительство Народного Фронта в тот же день покинуло Мадрид и, принимая во внимание тяжелое положение на фронте, возложило обязанности по обороне на генерала Миаху[7] которому приказано предпринять необходимые меры, используя силы интербригад, находящиеся под командованием неопытного генерала Клебера[8].

Добавил, что совершил данное злодеяние, потому что Асенсио Кабанильяс в тот же день, 15 ноября, занял студенческий городок Мадридского университета силами одной роты регулярной армии Тетуана[9], которая дошла до парка Монклоа, и потому что сам генерал Асенсио Кабанильяс лично захватил одно из зданий комплекса клинического госпиталя Мадрида.

Обвиняемому было приказано замолчать, что тот и исполнил.

На вопрос о том, откуда ему известно о вышеуказанных событиях, подсудимый ответил, что в его обязанности входила служба в интендантстве Южного и Юго-Западного фронтов, непосредственно под командованием генерала Варелы. Поэтому он знает, что в ноябре 1937 года полковник Риос Капапе и Мохаммед эль-Мицциан заняли улицу Феррас в центре Мадрида, где натолкнулись на сопротивление одних лишь снайперов.

Обвиняемому приказано немедленно замолчать, что тот и исполнил.

На вопрос, явились ли выдающиеся успехи Национальных Вооруженных Сил причиной предательства Родины, ответил: нет, и что единственной причиной данного преступления стало, по мнению обвиняемого, наше тогдашнее нежелание одержать победу над Народным Фронтом.

На вопрос, что же, по мнению обвиняемого, было причиной нежелания одержать верх в Доблестном Крестовом Походе, подсудимый ответил, что единственной причиной нежелания победить в войне было одно лишь желание убивать».

Затем капитан Алегриа был с позором изгнан из рядов вооруженных сил, признан виновным в совершении предательства и приговорен к смертной казни. Подпись, печать. И то и другое неразборчиво.

Потерявший честь и достоинство капитан Алегриа наконец договорился до того, что назвал вышестоящих офицеров ростовщиками войны.

Все события, о которых мы вам поведали, и реально существующие документы сливаются в некое причудливое соединение, пеструю смесь разнородных фактов, подчас противоречащих одни другим и самим себе, иногда порожденных туманными, полустертыми воспоминаниями свидетелей, движимых желанием забыть все абсолютно полностью. Тем не менее мы доверяем отрывочным рассказам об услышанном когда-то в ночной тиши, сквозь тяжелый, тревожный сон. Верим на слово, принимаем за чистую монету, пусть не всё и не всегда окажется правдой.

Капитан Алегриа, уже гражданский, уже предатель, уже покойник, был препровожден обратно в ангар, где такие же, как он, либо уже были осуждены, либо еще только дожидались приговора. Наш герой написал по крайней мере три письма. Одно — своей невесте Инес. Именно оно попало нам в руки. Другое — родителям в Уэрмес. Родовое гнездо смыла разбушевавшаяся река Урбель, стершая своими водами память, былой достаток, все пожитки стариков. Родители, узнав о несчастье, обрушившемся на их сына, устремившись вдаль невидящими взорами, хранили обет молчания вплоть до самой смерти и отказались от последней исповеди. Третье письмо отправлено генералиссимусу Франко, каудильо Испании. О нем нам стало известно из письма к Инес.

«Я написал ему не для того, чтобы вымолить прощение, не для того, чтобы показать всю глубину моего раскаяния. Вовсе нет. А для того, чтобы рассказать ему обо всем, что мне довелось увидеть, о том, как живут и умирают люди. Так не должно быть, чтобы он продолжал жить в неведении и спокойствии».

Во втором письме к Инес, которая в ту пору была учительницей в Убьерне, он завуалированно повествует об одиночестве, которое становится для него добычей победителя. Задолго до появления на свет капитана Алегриа нечто подобное уже происходило с Сан-Хуаном де ла Крусом[10]; тому не хватало собственных слов, и он пользовался чужими цитатами, говоря о себе, словно бы не доверял собственным чувствам и ощущениям: «Я — то, что уже было, я — то, что грядет, и я устал». В его прощальном письме нет ни страсти, ни любви. Один лишь многословный плач, упрек современникам, стенание о несвоевременности жизни: «У меня более не осталось времени строитъ планы, потому что ужас поглотил мое будущее, но не сомневайся: если бы мне представилась иная возможность, ты стала бы моей путеводной звездой и краеугольным камнем моих свершений».

Если бы мы могли достоверно предположить, во что превратилась жизнь капитана Алегриа, мы бы, наверное, сравнили ее со струей масла — вязкой, тягучей и неумолимой. Жил одиночеством, длил его в печальном ангаре, окутанный пустотой, паря между пустотой и вселенной. И наконец дождался мига, который предшествует последнему и окончательному, нимало не заботясь о том, что финал не будет описан.

Девять дней он ожидал своей очереди. Каждой ночью заключенные, выбранные наугад, выстраивались цепочкой по двое, словно караван вьючных животных, в чреве ангара, а потом брели к грузовикам. Те с ревом и грохотом скрывались в холодной, разоренной войной дали. Редко кто, уходя, бросал напоследок слова прощания, чаще уходили в полном молчании. Вполне возможно, Алегриа, привыкший следить за своим врагом, простую, безыскусную смерть без театральных поз и кривляния почитал чем-то близким и родным. Однако теперь, когда он провел столько времени в заключении, под гнетом случайного выбора, который мог поставить его в строй избранных, что означало бы неминуемую смерть, — теперь сама мысль о гибели становилась невыносимой. Алегриа всеми силами противился слепому жребию, он нуждался только в приказе.