Книга Дьявол во плоти - Реймон Радиге

«Я не робею в присутствии Марты», — повторял я себе. Значит, я не целую ее в шею только потому, что с нами ее родители и мой отец.

Однако какой-то другой мальчик, сидящий глубоко во мне, радовался этим помехам. И думал совсем иначе: «Какая удача, что мы с ней не одни! Ведь я ни за что не осмелился бы поцеловать ее, и у меня не было бы никакого извинения».

Так обманывает себя малодушный.

Обратно мы садились на поезд в Сюси. До отъезда оставалось добрых полчаса, и мы решили скоротать время на террасе кафе. Мне пришлось выносить похвалы госпожи Гранжье. Они меня унижали, напоминая ее дочери, что я был всего лишь лицеистом, которому только через год сдавать экзамен на звание бакалавра. Марта заказала гранатовый сок, я последовал ее примеру. Еще утром я счел бы для себя позором пить сок. Отец очень удивился. Он ведь позволял мне заказывать аперитивы. Я боялся, как бы он не начал вышучивать мое благоразумие. Что он и сделал, но намеками, так, что Марте и в голову не пришло, почему я пью гранатовый сок.

В Ф. мы расстались. Я пообещал Марте занести в следующий четверг подборку газеты «Пароль» и «Лето в аду».[4]Она рассмеялась:

— Еще одно название, которое наверняка понравилось бы моему жениху!

— Марта! — нахмурив брови, приструнила ее мать, у которой такое своевольничанье просто не укладывалось в уме.

Мой отец и братья слегка приуныли. Что из того! Счастье эгоистично.

* * *

На следующий день в лицее я не ощутил потребности поделиться с Рене тем, как прошла воскресная прогулка, хотя раньше рассказывал ему все. Я был не расположен слушать, как меня высмеивают за то, что я не поцеловал Марту тайком. Меня удивляло другое: Рене перестал казаться мне таким уж отличным от других моих лицеистских товарищей.

Полюбив Марту, я стал равнодушен к Рене, родителям, братьям и сестрам.

Я пообещал себе не видеться с ней до назначенного дня. Однако уже во вторник вечером, не в силах ждать, придумал подходящие извинения своей слабости и после ужина, прихватив газеты и книгу, отправился к ней. В моем нетерпении Марта увидит доказательство моей любви, думал я, а если не захочет этого сделать, я все равно ее заставлю.

С четверть часа я словно безумный бежал к ее дому. Но перед калиткой, весь взмыленный, остановился и минут десять выждал, боясь помешать ужину. Я думал, этого достаточно, чтобы улеглось волнение. Однако сердце забилось еще сильнее. Я чуть было не повернул назад, но из окна соседнего дома за мной уже несколько минут наблюдала какая-то женщина, явно заинтересованная, почему я здесь торчу. Это меня подстегнуло, и я позвонил. Войдя в дом, я спросил служанку, у себя ли хозяйка. Почти тотчас же в комнатке, куда меня провели, появилась госпожа Гранжье. Я опешил, словно прислуга должна была догадаться, что, говоря из приличия «хозяйка», я подразумевал «мадемуазель». Краснея, я попросил госпожу Гранжье извинить меня за беспокойство в такой час, словно речь шла о ночи, и объяснил, что не смогу прийти в четверг, а потому занес ее дочери обещанные газеты и книгу.

— Это очень кстати, — ответила госпожа Гранжье, — Марта все равно не смогла бы вас принять. Ее жених получил отпуск на две недели раньше. Он приехал вчера, и сегодня Марта ужинает у своих будущих свекра и свекрови.

Мне не оставалось ничего другого, как уйти, а поскольку, как мне казалось, шансов увидеть ее у меня больше не было, я старался вовсе не думать о ней и оттого думал еще сильнее.

Но вот однажды месяц спустя, спрыгнув с подножки поезда на Бастильском вокзале, я увидел, как Марта выходит из другого вагона. Оказалось, она приехала в Париж за покупками в преддверии замужества. Я предложил ей пройтись со мной до лицея.

— А знаете ли, на следующий год, когда перейдете во второй,[5]географию у вас будет преподавать мой свекор.

Разобидевшись на то, что она говорит со мной об учении, словно никакая другая беседа мне в моем возрасте недоступна, я раздраженно ответил, что это будет весьма забавно.

Она нахмурила брови, чем напомнила мне свою мать.

Когда мы подошли к лицею, я, не желая расставаться с ней после этих, казавшихся мне обидными, слов, решил опоздать на час, пропустив урок рисования. Как же я обрадовался, что Марта не проявила благоразумия, не упрекнула меня и даже, напротив, была как будто благодарна мне за подобную жертву, хотя какая же это жертва? Я был ей признателен за то, что она не предложила взамен сопровождать ее в походе по магазинам, а поделилась со мной своим временем, как я поделился с ней своим.

Мы отправились в Люксембургский сад; на часах Сената пробило девять. Я решил вовсе не ходить в этот день в лицей. Чудом оказался я при деньгах, к тому же их было больше, чем бывает обычно у школьника за целых два года, потому как накануне продал редчайшие марки из своей коллекции на марочной бирже, что за театром кукол на Елисейских полях.

Во время разговора выяснилось, что Марта обедает у родителей жениха; я решил заставить ее провести этот день со мной. Часы пробили половину десятого. Не привыкшая к тому, чтобы ради нее забрасывали все свои дела, Марта вздрогнула. Но, видя, что я как сидел, так и сижу на железном садовом стуле, она не осмелилась напомнить мне, что я должен был бы сидеть сейчас на скамье лицея Генриха Четвертого.

Мы не двинулись с места. Так, должно быть, приходит счастье. Вот вылез из фонтана и отряхнулся пес. Марта поднялась, словно человек, еще не пришедший в себя от послеобеденного сна и борющийся с сонливостью. Она принялась делать руками гимнастические упражнения. Это не предвещало ничего хорошего.

— Стулья очень жесткие, — пояснила она, словно извиняясь за то, что встала.

Пока она сидела, ее фуляровое платье смялось. Я не мог удержаться, чтобы не представить себе рисунок, отпечатавшийся на ее теле после сидения на жестком стуле.

— Раз уж вы решили прогулять уроки, пойдемте со мной по магазинам, — предложила Марта, впервые намекнув на то, чем я пренебрег ради нее!

И мы отправились по магазинам, где торговали бельем; я всячески препятствовал тому, чтобы она заказывала нравившееся ей и не нравившееся мне, например, все розовое: розовый был ее излюбленным цветом, я же терпеть его не мог.

Первых одержанных над нею побед мне было мало, и я задался целью заставить ее отказаться от обеда у родителей жениха. Поскольку мне в голову не приходило, что она может солгать им ради одного удовольствия провести время со мной, я стал размышлять, что бы могло подвигнуть ее остаться со мной. Она мечтала посетить американский бар. Попросить своего жениха сводить ее туда у нее не хватало смелости. Кроме того, он ничего не смыслил в барах. Таким образом, предлог нашелся. По тому, с каким неподдельным сожалением она отказалась, я решил, что дело сладится. Однако через полчаса, испробовав все, чтобы убедить ее, и смирившись с неудачей, я отправился провожать Марту, чувствуя себя при этом, как приговоренный к смерти, до последнего мига надеющийся на помилование. Но вот уже за окном такси мелькнуло название нужной улицы, надеяться было не на что. И тут вдруг, стукнув кулачком по стеклу, Марта приказала шоферу остановить машину у почты.