Книга Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

— Насчет оранжереи — истина. Незабвенный велел Сахтынскому поблагодарить всех служащих, а Дубельта и крепко поцеловать. Себя велел доставить в простом гробу в Фалль и похоронить в указанном ранее месте и без всяких торжественных церемоний. Закрыл глаза и тихо отошел, — закончил свою повесть Булгарин.

— Я тебя не про церемонии спрашиваю, а про оранжерею.

— Гроб, между прочим, просил взять дубовый и без всякой обивки. Насчет оранжереи объясняется куда как просто. Русская молельня в Фалле имелась, а вот лютеранской нет. Ну и поставили в оранжерею посреди моря цветов. Что ж тут преступного? Император, как узнал о кончине от прискакавшего фельдъегеря, вновь его отправил для передачи пастору царских слов: что, мол, сорок четвертый год для него несчастливый — потерял и родную дочь, и незабвенного друга. Вот только непонятно, как фельдъегерь успел обернуться? От Царского Села до Фалля сколько езды?

— Не скорее ли пароходом? — спросил Болеслав, припоминая путешествия в батюшкино имение Карлово.

— И все-таки, Фаддей Венедиктович, в этой истории остаются неясности, — сказал Греч. — Неужто дамочки этой, сиречь папского агента, абсолютно как не бывало?! Чего греха таить: Незабвенный к женскому полу был привержен и в молодости за кулисами — свой человек! Мне князь Шаховской про их проделки рассказывал. Да и ты сам, Фаддей, лет тридцать назад не прочь был кое-кому завернуть фартушок?

— При сыне-то, Николай Иванович! Какой пример подаешь молодежи?

— Да он уже совершенно взрослый! И сам непременно к балетным не ровно дышит. Молодой, красивый, не то что мы с тобой.

— Да уж это точно! Жизнь у них сложилась получше нашей! Сидят, вольно беседуют, сыты, одеты, обуты, крыша над головой. Образование-с! А что до дамочки, Николай Иванович, так поблагодари Господа, что Незабвенного английским шпионом не сделали. Чего проще: работал в пользу англичан или действовал в пользу Франции, а то и немецким происхождением уколют, как его Ермолов до последних своих дней колол! Чего только про императора Александра и кончину его в Таганроге не болтали — и что убили его, изрезали. И что тело искали, да не нашли. И что восковую маску сделали. И что его доктора опоили нерусские. И что тело почернело. И уже не маску придумали восковую, а целую накладку на священную персону. И что гроб свинцовый весил восемьдесят пудов. Я сам слыхал, как один чиновник на Мойке утверждал, что государь жив и что его запродали в иноземную волю. И что труп подделан, а для выяснения истины надо пытать сопровождавших четырех унтер-офицеров! Чего только в России не говорят друг про друга, милый ты мой Николай Иванович! И не то еще услышим от наших либералистов. А ведь Бенкендорф не самый дурной на его месте человек был. Дурнее его еще появятся. Когда на тебя разбойники нападают, ты кого кличешь? Полицейских, жандармов! Кого ругаешь? Их же — за порядком не смотрят! А сам стишки кропаешь да мараться не желаешь! Вот и вся сказка.

Вечерок кончался, и редакционное совещание тоже. Старый корректор Триандафиллов тихо посапывал в креслице, а остальные на миг замерли, думая, наверное, о бренности жизни сильных и несильных мира сего. Потревожил их покой и прекратил любопытную беседу вошедший в кабинет Паша Усов — верный помощник Булгарина, который вскоре и переймет у него «Пчелку», каковая через годик-другой благополучно скончается. Булгарин журналистом был первостатейным! А Паша Усов — так себе.

Часть первая

Невесты из Монбельяра

Деревянная галерея в Закрете

К балу готовились долго и тщательно. Выбор места оказался не случайным. Загородная резиденция генерала Леонтия Леонтьевича Беннигсена напоминала замки владетельных гросс-герцогов и курфюрстов на севере Германии. Роскошный парк обладал неповторимым в других прибалтийских имениях английским привкусом. Он был ухожен, как королевские сады Виндзора. Беннигсен держал не только цветочника, но и специального архитектора, который отвечал за все, что возводилось в окрестностях и выращивалось на клумбах Закрета. На предложение хозяина государь согласился сразу. Ближайшее его окружение от надменного маркиза Паулуччи, герцога д’Абрантеса, у которого Бонапарт похитил титул, и графа Поццо ди Борго до последнего флигель-адъютанта Палисандрова, ожидающего назначения в армию, выражали одобрение принятому решению и радость. Деревянная галерея для танцев возводилась ускоренным темпом.

Полковник фон Бенкендорф тоже находился в приподнятом настроении. Даже граф Алексей Андреевич Аракчеев, подчеркнуто холодно относившийся к герою Прейсиш-Эйлау, не пытался отговорить государя. Бала ждали с волнением почти два месяца, и казалось, ничто теперь не могло омрачить грядущего праздника.

В начале апреля государь приехал в Вильну, получив, впрочем, не удивившую его депешу о приближении французских войск к западным границам России. Все ненавистники Сперанского, высланного январским вечером с фельдъегерем из Петербурга, сопровождали государя: министр полиции Балашов, Алексей Андреевич Аракчеев, смертельный враг первого русского либерала и бюрократа, шведский барон генерал Армфельд, втянутый в интригу против поклонника Кодекса Наполеона. Адмирал Шишков, назначенный на должность государственного секретаря, которую ранее занимал Михаил Михайлович. Оскорбленные Бонапартом немцы господин Штейн и генерал Фуль тоже были здесь. Печально знаменитый впоследствии Дрисский лагерь мог принять отступающую русскую армию в любую минуту. Фулевский план войны обсуждался чуть ли не ежедневно. Англичанин генерал Вильсон, получивший разрешение в Лондоне перейти в русскую службу, в каждой беседе напоминал государю об ужасах континентальной блокады. Немцы в русских мундирах — генерал барон Дибич, генерал-адъютант граф Витгенштейн, генерал барон Винценгероде, генерал Толь и Беннигсен — Длинный Кассиус — поддерживали священный огонь, в котором должен был сгореть маленький корсиканец. Леонтий Леонтьевич, однако, ганноверец, а следовательно, отчасти англичанин и ближе к Вильсону, чем Штейну с Фулем. Сардинцы маркиз Паулуччи и полковник Мишо — оба заклятые враги узурпатора. Корсиканец Поццо ди Борго — противник Бонапарта с юношеских лет, захвативший его место в сердце борца за независимость острова от Франции генерала Паоли. Матерые роялисты граф де Сен-При и генерал Ламберт. Для полного комплекта недоставало только еще одного сардинца Жозефа де Местра — яростного врага Сперанского, оставленного в столице на радость иезуитам. Чего греха таить — государь любил и уважал иностранцев. Но отвечали ли они ему тем же? Или надеялись, что русские штыки добьют тирана — эту гидру, порожденную Революцией. Русские генералы негодовали втихомолку: справимся сами! Но государь думал иначе. Он понимал силу коалиции и тоже хотел поднять против узурпатора всю Европу — от Сардинии и Сицилии до Швеции и Финляндии. Большая политика часто вызывает негодование.

Злые языки, которых немало при любом дворе, всерьез утверждали, что Бонапарт пришел к окончательной мысли выступить против России, когда узнал об аресте бывшего любимца царя. Фраза Михаила Михайловича «Пора нам сделаться русскими!» вселила страх и переполнила чашу терпения многих недоброжелателей Сперанского. А в подметных письмах министру полиции сообщалось, что Сперанский просто-напросто агент Бонапарта, состоит в переписке с министром иностранных дел корсиканца герцогом Бассано — Марэ Хуго Бернардом, который в отличие от епископа-расстриги Отена Шарля Мориса Талейрана-Перигора, герцога, а потом князя Бенвентского, великого камергера и великого вице-электора императора французов, никогда тому не отвечал: «Нет! Сир, это невозможно!» Вот отчего этот русский либерал столь рьяно выступает против французских и немецких эмигрантов. Значит, Великая армия идет спасать Сперанского, выручать крестьян и сеять зерна свободы?! Чего только не услышишь в Вильне! Однако были и другие люди, которые видели истинные причины войны, поднимающей грозный лик на Западе.