Книга Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Владимир Липовецкий

— Что вы еще читали?

— «Задушевное слово» сменили Майн Рид, Луи Буссенар, Фенимор Купер… Мы твердо верили: сначала нас ждут приключения в книжках, а потом — в жизни. Вот почему я и сестра так обрадовались путешествию, которое нам предстояло в летние каникулы.

Подросток все еще сидел над открытым чемоданом. Что же с собой взять? Рояль в чемодан не войдет. С микроскопом в дороге несподручно. И, чуть подумав, Виталий положил в чемодан стопку книг.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДЕТСТВО

Александров запаздывал. Был конец февраля. А весной и не пахло. Со стороны Балтийского моря дул ветер. Мое демисезонное пальто он пронизывал насквозь.

С Александровым мы условились встретиться на углу Садовой и Невского проспекта. А вот на какой стороне Невского, не договорились. То и дело я бросал взгляд на противоположную сторону. Но машины шли сплошной вереницей, почти без просветов, заслоняя обзор. Взгляду было не пробиться. Да и вечерело к тому же.

Я уже собрался перейти улицу, когда увидел, что Александров сам идет навстречу.

— Вы не против, если мы заглянем в какой-нибудь ресторанчик? — спросил я.

Официант предложил хорошее место. В углу, но вместе с тем и у окна. Там, за стеклом, люди шли сгорбившись и подняв воротники. В зале же тепло и тихо. Ничто не мешало нашей беседе.

Прежде чем начать говорить, Александров пригубил вина.

— Вы просили рассказать о моем детстве. Но ведь детство не одинаково. Есть в нем пора, когда весь мир как сказка. Когда ребенок ждет чудес. Но и детство знает свою зрелость. Для меня невинная пора закончилась в 1914 году, с началом Первой мировой войны. Мне исполнилось только восемь лет. Жили мы в Гатчине. Городок небольшой. Всего в сорока пяти верстах от столицы. Считай, пригород. Случись что в Петрограде, мы тут же знаем. Без всякого телеграфа.

Так вот о войне. Мы, дети, воспринимали ее как праздник.

Прекрасный августовский день. Бравурная музыка духового оркестра. На фронт провожают два императорских гвардейских полка. Яркая, красивая форма. В руках у женщин цветы. На лицах ни единой слезинки. Наоборот, улыбки и поцелуи. Всеобщее ликование. Парад, да и только. Что же говорить о нас, мальчишках! Домой я прибежал вприпрыжку. Как вдруг слышу плач матери. Оказалось, Шуру, брата моего, не дав доучиться в медицинском училище, тоже посылают на войну.

Попал Шура на миноносец. Часто присылал письма, красочно описывал сражения на Балтике. Это вселяло страх в сердце матери. Ее тревога, постоянное ожидание дурных вестей невольно передавались и мне. Ночью снились страшные сны. Я вскакивал и бежал к родителям в спальню.

Начался наплыв беженцев. Целыми семьями. Из-под Варшавы и Лодзи. С подробными рассказами о зверствах. То, что я слышал, никак не вязалось с лубочными картинками и плакатами о русских победах. На плакатах изображался лихой казак Крючков, ловко сажающий по два-три немца на пику.

Брата моего перевели с флотской службы в кавалерию. Шура приехал на короткую побывку домой. Приехал не только с рассказами, но и трофеями — касками немецких кирасир и уланов. Он уверял, что каски эти сняты с отрубленных голов.

Наши мальчишеские разговоры, как на улице, так и в школе, были тоже на военные темы. Мы пересказывали письма, полученные с фронта. Такими же были и игры. С деревянными саблями и винтовками наперевес мы сражались с утра до вечера. Зимой строили изо льда и снега крепости. Домой возвращались с синяками и шишками.

Детские впечатления той поры можно сравнить с калейдоскопом. Пестрота и неожиданность. Одно событие перекрывало собой другое. Новости сыпались как из рога изобилия. Отец часто бывал в Петрограде. Однажды, приехав домой, сказал прямо с порога:

— Царя смахнули с трона!

С этого дня вся жизнь еще больше переместилась на улицу. Улица стала театром под открытым небом, который не требовал ни костюмов, ни декораций. И комедия, и героическая драма… Но чаще — трагедия. Старый мир рушился. И это было неотвратимо. Старый корабль тонул, погружался в пучину. Тысячи людей метались на его палубе, ища спасения.

Моя детская память сохранила эти фигуры: жандармов, попов, царских офицеров… Ими владели ненависть и безысходность, страх и отчаяние. Они готовы были на все. Помню, как несколько офицеров, взобравшись на колокольню гатчинского собора, стреляли по демонстрации и были оттуда сброшены. Помню генерала и полковника. Они переоделись в поповские шубы, чтобы незаметно пробраться на вокзал. Их схватили на наших глазах. Раздели до нижнего белья и погнали назад. Чем закончилось это происшествие, не видел.

Нам, мальцам, разобраться в том, кто прав, а кто не прав, было нелегко. Душевные травмы, нанесенные в детстве, особенно чувствительны и остаются на всю жизнь. Мне потом приходилось видеть много жестокостей и несправедливостей. Но то, детское, — памятнее, больнее всего.

Мы днями пропадали на вокзале. Самое людное, а значит, и самое интересное место. Нравились нам матросы-балтийцы. В черных бушлатах. Строгие и немногословные. Но нередко оружие и власть оказывались в руках людей плохих. Прибыл как-то к нам на станцию небольшой отряд из полутора десятка солдат. Все изрядно выпившие. Размахивают винтовками и револьверами. Горланят, перебивая друг друга. Здесь же затеяли скандал с комендантом. Мы, как всегда, рядом. Глазеем на новоприбывших. А они к нам обращаются:

— А ну, ребята, показывайте, где тут живут офицеры?!

Городок Гатчина в то время небольшой был, и мы знали наперечет все дома. Не думая, что может произойти в дальнейшем, с готовностью пошли показывать квартиры. По тротуару Лютцевской улицы, ничего не подозревая, идет навстречу пожилой капитан. На черном его кителе висит кортик. Такой красивый! На солнце блестит. Да и у капитана самого, видно, настроение хорошее, по случаю доброй погоды.

— Сдать оружие! — заорали солдаты.

Капитан от неожиданности вздрогнул:

— Какое же это оружие? Оно у меня именное. Дареное…

— Снять немедленно! — подступил к нему один из солдат и для острастки выстрелил вверх из револьвера.

Капитан снял кортик, сломал его о колено и бросил в канаву. На глазах его появились слезы. Он махнул рукой и, сгорбившись, пошел в сторону станции.

Это было только началом. Нетрезвые солдаты врывались в дома офицеров. Крики, избиения, слезы домочадцев… Все это до сих пор в моей памяти.

За окнами ресторана стало темнеть. Зал наполнился посетителями и шумом. Александров подвинул стул ближе ко мне. Лицо его побледнело. Глаза блестели. То ли от выпитого вина, то ли от нахлынувших воспоминаний. Я воспользовался паузой, чтобы перезарядить кассету в диктофоне.

— Еще помню корниловский мятеж. Я стоял в очереди за хлебом. Длинной и долгой. Неподалеку, на куполе вокзала, солдаты устанавливали пулеметы. В сторону Суйды медленно катились вагоны с красногвардейцами. Среди них мог быть и мой брат. Он тоже записался в Красную гвардию.