Книга Шерлок Холмс против марсиан - Генри Лайон Олди

Том среза́л путь, пробираясь к Оук Клоуз переулками. Время от времени он перемахивал через заборы, как делал это десять лет назад, будучи мальчишкой. На перекрестке Саксон-уэй и Джерси-роуд ему пришлось лезть через завал: здесь рухнул двухэтажный дом Флэтчера. Развалины еще дымились, но пожар утих. Запыхавшись, перемазавшись сажей, известкой и кирпичной пылью, Том выскочил на скрещение Мермейд-уэй и Оук Клоуз. На миг он испытал постыдное, но вполне понятное облегчение: его хибара уцелела! Зато особняк Лиггинсов превратился в чадящие развалины. Дом разворотило до самого фундамента: остался лишь кусок стены, в котором зиял прямоугольник оконного проема с выбитой рамой. Позади стены темнела груда битого кирпича, по обугленным и дымящимся балкам проскакивали язычки огня; вокруг лежали искореженные куски кровельной жести…

Среди разоренного двора рыдала девочка лет семи. «Дженни, – припомнил Том. – Ее зовут Дженни.» Племянницу Лиггинсов кто-то привез в Молдон с неделю назад. Порванное голубое платье, грязные потеки на испачканных сажей щеках…

Девочку окружали люди, большей частью – соседи. Все они смотрели на Дженни. Кое-кто опустился на колени, не боясь порвать брюки. Никто не пытался утешить ребенка. Люди просто стояли и смотрели.

Вот ведь бестолочи!

Том решительно протолкался вперед и подхватил девочку на руки:

– Не бойся, Дженни. Я – дядя Том. Помнишь меня?

Девочка неуверенно кивнула. В кулачке она сжимала обгорелый листок бумаги.

– Все будет хорошо, Дженни. Они больше не придут.

Дженни продолжала всхлипывать, но уже не так безнадежно, как вначале.

Том обернулся к толпе:

– Вы что, сдурели? Чего пялитесь? Ребенка напугали!

Он огляделся в поисках Лиггинсов, желая передать им Дженни, но тех нигде не было видно.

– А где Сайлас? Марта?

Люди прятали глаза. Отворачивались. Дженни вновь разрыдалась. Том все понял. Вернее, это он тогда думал, что понял. Он стоял с плачущей Дженни на руках и не знал, что делать дальше. Но замешательство продолжалось недолго.

Том принял решение.

Интермедия

Снегирь – птица певчая

[1]

– Фигня, – сказал я. – И томление духа.

– Ну почему? – возмутилась Тюня. – Две сюжетные линии заплетены косичкой. Создают объем. Работают на контрасте. Почему фигня?

– Фигня-шмигня, – я с удовольствием развил тему. – Объем-шмобъем. Смотри сама: первая линия у тебя костюмирована. Рыцари-шмыцари, турниры в турнюрах. Шмильгельм Завоеватель в рогатом шлеме… э-э… В шмеме. Рогатом, да. Матильда Фландрская трахалась с Брихтриком Альбиносом. Беленький такой, страстный кобелек. Раздвинула ножки, у мужа выросли рожки. Шможки…

– Задрал, – предупредила Тюня.

Взяв меня за воротник, она уточнила:

– Шмадрал. Убью.

Кто-кто, а Тюня была страшна во гневе. Уж я-то знал.

Снег скрипит вкусно. Морозец кусает за щеки. У кофе одуряющий аромат. Все эти штампы, затрепанные до бахромы по краям, я имел счастье испытать на себе. Снег скрипел, когда я переминался с ноги на ногу. Щеки задубели, время от времени я тёр их ладонью. Ну и кофе, да. Наводит на мысли о коньячке. Еще один штамп, дарованный нам свыше.

Из павильона нами любовалась продавщица. Рыбий взгляд ее блестел щедрой бабьей слезой. Жизнь идет мимо, читалось в этом взгляде. Жизнь хлещет кофе со сливками, не заботясь сроком годности и содержанием транс-жиров, а нам остается жалкая сдача на чай. Топчась у обгрызенной по краям уличной «раздачи», грея ладонь пластиковым стаканчиком с «американо», любуясь видом на толпу, сливающуюся в метро, я почувствовал себя записным франтом в ресторане «Метрополь».

Человек! Устрицы свежие?

– Рыцари, – повторил я. – Красотища! И что мы имеем с гуся по второй линии? Вид из окна на мусорные баки. Свинцовые мерзости жизни. Бытовка, тоска и уныние. Будни офисного планктона! Тюня, ты садистка. Тебя надо лечить принудительно.

– Контраст, – уперлась Тюня. – Большая литература.

– Я бы сказал, убийственный контраст. Если угодно, самоубийственный. Читатель терпелив, но не до такой же степени! Он прилег отдохнуть, обнажил пузо для чесания. Твоя задача – навеять ему сон золотой. Где сон? Где золотой?! Кошмар, и дом плача. А персонажи? Возьмем, к примеру, тебя. Джинсы, пуховик, вязаная шапочка. Никто и не смотрит, все бегут по делам. А нарядись ты, дитя мое, в серебряные латы, как Жанна Д'Арк, или нацепи треуголку, сунь за пояс ятаган, надень повязку через глаз…

Судя по лицу Тюни, я с моими примерами забрел куда-то не туда. Скажем, на минное поле.

– Значит, я уродина? – свистящим шепотом спросила она. Звук шел не из горла, как положено, а из клапана протекающего баллона с газом. – Уродина, да?

– Тюня, лапочка…

– И пуховик мой – дешевка?!

– Сокровище…

– И джинсы?!

Я обреченно сдал назад:

– Шапочка. Шапочка – чудо. И ты – чудо.

– А ты?!

– А я – скот волосатый. Ни разу не рыцарь.

– Шмыцарь! Альбинос-импотент!

Хвала телефону, зазвонил. Я схватился за мобильник, как утопающий – за соломинку. Продавщица за стеклом оживилась, рассчитывая на продолжение скандала. Ну да, папик ссорится с молоденькой шалавой. Будет о чем поведать городу и миру.

– Слушаю!

– Чтоб ты оглох! – пожелала мстительная Тюня.

– Пушкинский въезд, – оперный бас Гремучко сильно терял в мобильном формате. – Дом тринадцать, возле арки во двор. Второй этаж, квартира четыре. Если верить регистрации, Палийчук Анна Игоревна. В диспетчерскую службу поступил аварийный сигнал. Тюня с тобой?

– Ага.

Бас сгустился набатной медью:

– Бегом!

Ну, мы и побежали.

Пока суд да дело, позволь представить тебе, почтеннейшая публика, милейшую Тюню, она же Тоня, она же Антонина Глебовна Недереза. И если ты, почтеннейшая публика, рискнешь отпустить шуточку по поводу Недерезы, шуточку столь же банальную, сколь и ожидаемую, то я, Владимир Чижик, не дам за жизнь твою и ломаного гроша.

Ясно?

Итак, представим себе девицу чу́дного возраста, а все, что меньше тридцати, чудесно по определению; девицу приятную во всех отношениях, скорее милую, нежели королеву красоты, с характером, который трудно описать, не прибегая к сильным выражениям, легкую на ногу и на руку, блондинку на каштановой подкладке, кумира семиклассниц, балдеющих от приключений Таиры Алой, девы-воительницы в шести томах – любовь 12+, кровь 12+, слово «мерзавец» под вопросом, слово «жопа» исключается…