Книга Торжество возвышенного - Нагиб Махфуз

— Это побег преступника, что же еще?

Доррия улыбнулась:

— Он не убивал и не совершал самоубийство.

— Он не покончит с собой, его повесят…

Она вернулась к своей теме:

— Победа должна была привести нас к лучшей жизни.

Я с насмешкой сказал:

— Легкая жизнь бывает только у негодяев. Страна стала сплошным притоном. Почему полиция нагрянула в дом Карама Юнеса, ведь он проворачивает те же делишки, что и наше государство?

Доррия рассмеялась:

— Времена сексуальной монополии!

— Я — человек, отвергнутый своей родовитой семьей, так как не вышел в люди. Почему неудача преследует меня?

— Эх ты, вечный неудачник, нашедший себе теплое местечко при Умм Хани!

* * *

Вечер премьеры 10 октября. Сегодня на улице дует приятный ветерок, а в зале появляется ощущение, что скоро будет нечем дышать. Среди зрителей Карам Юнес, Халима, аль-Хиляли и Фуад Шельби. Я единственный, кто на подмостках повторяет роль, уже сыгранную в жизни. Исмаил исполняет роль Аббаса. Жизнь старого дома вновь выставляется напоказ во всем своем бесстыдстве, и, кроме того, показаны еще новые, более дикие злодеяния. Директор играет в азартные игры и проникает в спальню Халимы. Непристойности следуют одна за другой, и, наконец, их венчают измена и убийство. Впервые в жизни мои сцены завершаются аплодисментами. Успех пьянит. Видит ли Тахия нас с того света? Успех опьяняет все больше. Публика то замирает в молчании, то взрывается овацией. Трусливого преступника-драматурга нет. Чем это отдается в душе у Карама и Халимы? Они постареют, когда занавес опустится в последний раз.

Мы собрались в буфете на традиционный банкет. Впервые в жизни мое присутствие замечают. Теперь я — совершенно другой человек. Тахия из небытия творит больше, чем просто мужчину. Рот Умм Хани растянулся в широкой улыбке. За каждым гением стоит женщина. Сархан аль-Хиляли обратился ко мне:

— Ну, что я тебе говорил?

Фуад Шельби добавил:

— Рождение большого артиста…

У самого Исмаила сквозь дежурную улыбку просочилась ревность. Я сыграл любовь, равнодушие и безумие… Живот мой набит шаурмой и коньяком. Последний начинает действовать вместе с хмелем успеха. Даже автор не решился испить это. Халиму я увидел в наряде, который она взяла напрокат у Умм Хани.

Около трех часов ночи я вышел из театра. Умм Хани поддерживала меня под руку, а я взял под руку Фуада Шельби. Он сказал:

— Давай прогуляемся по Каиру. Только в это время город полон достоинства.

Умм Хани заметила:

— Мы далеко живем.

— Я на машине. Мне нужна кое-какая информация о тебе…

Я спросил:

— Напишешь обо мне?

— Конечно.

Я рассмеялся и, отвечая на его просьбу, пустился в рассказ о своем прошлом:

— Я родился в Маншият аль-Бикри. Наши виллы стояли по соседству… Семейство Рамадан и семейство аль-Хиляли… Мой отец Рамадан был бригадным генералом, одним из командующих бывшей армией… Аль-Хиляли был землевладельцем… Я был старшим сыном, Сархан — единственным… Один брат у меня консул, другой — советник, третий — инженер… Короче говоря, нас — меня и Сархана — выгнали из старших классов школы, откуда мы вышли неучами, не считая, конечно, большого опыта посещения публичных домов, баров и употребления наркотиков… Мой отец не оставил мне ничего… Сархан же унаследовал семьдесят федданов земли… Из любви к власти и женщинам он собрал труппу… Я работал у него актером… Связь с моими братьями прервалась… Рядовая зарплата… Бесчисленные мелкие долги… Если бы не женщины…

Умм Хани ахнула. Фуад спросил:

— Ты наверняка увлекался политикой?

Я снова засмеялся:

— Я не принадлежу ни к какой партии, кроме партии жизни. Я и Карам Юнес — духовные близнецы. Говорят, своим появлением на свет он обязан шлюхе. Ладно. А я родился в почтенном семействе. И как ты объяснишь нашу схожесть? Значит, талант не зависит от среды! Оба мы ненавидим приличную жизнь… Нас роднит то, что мы говорим правду, когда остальные лицемерят.

Умм Хани спросила:

— Ты будешь писать этот бред?

Я сказал вызывающе:

— Фуад сам из нашей партии!

Он пробурчал:

— Вот нахал… Разве ты не допускаешь существования честных людей в полном смысле этого слова?

— Конечно, и один из них — уважаемый Аббас, автор «Торжества возвышенного»… Он идеалист, как ты знаешь, поэтому бросил родителей за решетку и убил жену и ребенка!

Умм Хани полюбопытствовала:

— Что же ты напишешь?

Когда мы подошли к его «Фиату», он ответил:

— Я не такой сумасшедший, как он.

Перед кварталом аль-Кальа мы вышли из машины. Он не поехал дальше из-за разлитых сточных вод. Мы шли по разбитому тротуару, и наше упоение испарялось под воздействием мерзкого запаха. Будет ли успех и дальше, или нет? Избавлюсь ли я от этого мрачного квартала и этой женщины более центнера весом?!

* * *

Мы с Тахией выходим из старого дома у щебневого рынка и направляемся в театр. Она укутала свои аппетитные формы в пальто, и в темноте вечера мы пробирались сквозь волну холода. Я подумал, что ее тело создано для постели, а не для театра, и что оба мы в творческом кризисе. Я сказал ей:

— Когда мы пили чай, я поймал мальчишку на том, что он украдкой смотрел на тебя пожирающим взглядом.

— Аббас? Он подросток.

— В один прекрасный день он станет большим развратником.

— Он воспитан и не имеет ничего общего с тем, что творится у него дома!

— Сын Карама и Халимы, да еще в наш чудный век — чего иного от него ожидать?

Сейчас я понял: тогда я упустил что-то из того, что творилось у нее в душе.

* * *

Сархан аль-Хиляли говорит мне со смехом:

— Я и не представлял тебя в образе печального героя-любовника…

— А представлял ли ты, что когда-нибудь мы перейдем канал и одержим победу?

— Она также бедна, как и ты.

— Поговори с ней. Прошу тебя!

— Ненормальный! Она решила уйти из театра. Вот наваждение брака.

— О, черт! Я сойду с ума.

— Это злость, ничего более.

— Уж поверь мне.

— Прагматик не переживет неудачи!

— Это не так.

— Но это всё. Немедленно вернись к Умм Хани, ты не найдешь никого другого, кто даст тебе взаймы.

После раздумий я сказал:

— Порой мне кажется, что Бог существует.