Книга Русский легион Царьграда - Сергей Нуртазин

– Да, оборонил, – признал Орм, с горечью понимая, что недоговоренное слово намного опаснее сказанного прямо. Как же он об этом ранее-то не подумал? Но со своим воеводой он всегда говорил прямо. Прямо и спросил:

– Мне пора слать вестника в обоз?

– Не торопись… Допили мы последнюю чашу за здравье и во славу князя, он и спрашивает Добрыню: кто в ночной страже? Добрыня назвал тебя. А видать, Ормушко, эти свеи-бахвалы так князю обрыдли, что он не сдержался и сказал: «Вот бы мне таких варягов поболе, как Орм». Тут-то и приспело времечко вступить мне в разговор, но, ясное дело, без намеков на твои стоны о загубленной родне. Я сказал, что ты просишь сохранить жизнь радимичу, почти отроку, ручаешься за него, и я на то согласен. Князь спросил: «А что сей отрок натворил»? И об этом я поведал без утайки, а Добрыня добавил: «Очаг свой защищал, бился для своих лет на удивление умело и храбро, такой воин, княже, как его подучим, в дружине твоей будет не лишним». Князь был в хорошем сердце, повелел так: «Если Орм ручается, то пусть его радимич за троих мне и послужит. Из казны моей возьмите виру и отдайте родовичам тех, кого он живота лишил. Как науку нашу пройдет, покажите его мне».

Орм, не сдержавшись, воскликнул:

– Боярин и воевода! Что ж ты меня долгой речью томил? Что ж ты меня сразу-то не порадовал?

Волчий Хвост рассмеялся. Полез в свою печенежскую кибитку. В ногах его улегся раб-слуга. Ночь была теплая, кожаное полотно, служившее дверцей, слуга откинул кверху. Из тьмы кибитки воевода отозвался ворчливо:

– Сказал бы сразу-то, так тебя ветром бы и сдуло… А с моим молчальником, Ормушко, душевно не потолкуешь. Он словеньский язык не разумеет.

* * *

Кашевары поднимались до зари, а на заре, перед подъемом ратного стана, когда седовласый туман попятился, уходя от наступающего дня в лес на болота, Орм подошел к уже стоявшему у повозки Мечеславу.

– Откушай, да и я с тобой, – сказал он и положил на дно повозки узелок, а в нем были завернуты луковицы, ломти хлеба и зажаренное на огне сочное мясо, которое Орм, положив на бересту, нарезал горкой своим ножом.

Ели стоя и молча. Жданок, Мечеславов страж, отлучился к кострам, принес себе такой же еды, а им подал кувшин с водой. Помялся и сказал:

– Господин, вестоноша к нам не пришел… Слово, тобою даденое, ты, видно, вернешь себе?

– Слов своих не меняю, – ответил Орм. – Повозку и коня бери, твои. И твоя забота: еда, питье – как себе, так и радимичу, я приходить часто не смогу, но чтобы он до Киева ни в чем не знал нужды.

– А он не утечет? Перед вестоношей, господин, испужал меня до смерти… А ты с него и путы снял!

– Повозки с конями на дороге не валяются, смерд. И дивлюсь я… Родина моя далека, а таких, как ты, там тоже тьма: как бы все им задаром в рот свалилось. Ты же с рогатиной! Неужто не одолел бы?

– Медведя – свалю. А человека… Не воин я!

– Не воин – не берись и не рядись! И славь великого князя. Он жизнь подарил парню. – Орм помолчал и добавил: – А может, и тебе…

Мечеслав слушал их, для него нянькина забота за мзду была дика и невозможна там, у родовичей, если бы он лежал среди них вот так-то, раненый… Еще более удивил его этот странный варяг. Путы снял! Не хотел ему позорной смерти?

Повеселевший обозник полил им на руки из недопитого кувшина, подал Орму услужливо приготовленный льняной рушник. Орм взялся за один конец, другой подкинул Мечеславу, руки вытирали, как равные. У Мечеслава горько сжалось сердце: рушник был радимического льна и в радимических красных вышивках, в какой-то миг ему показалось, что это сестренка вышивала… Его везут куда-то, в какую-то новую жизнь, а от родины и рода у него не осталось даже малой памятки. Орм с некоторым усилием вытянул рушник из рук Мечеслава и, что-то поняв, приказал обознику:

– Найди чистый. Подай. И найди помене, не на утирку чтоб.

Запасливый страж долго рылся в своей повозке, словно ожидая чего-то. А повозка-то его была не чета Мечеславовой – и шире, и длиннее, и два коня, вспомнил Мечеслав, тянули ее, и высокие борта ее были теперь доверху набиты добром. «Неужто найдет? – думал Мечеслав. – Да как же они нас грабили! Ничем не гребовали, до нитки обирали!» Присмотревшись, он увидел поручни от сохи, вздетые на край борта нянькиной повозки, и мысль о побеге, которую он почти убил в себе, вновь заплескалась в его мозгу. Нет, не хотел он той жизни, в которую тащил его варяг.

– Перетерпи! – сказал Орм. Положил ему руку на задетое стрелой плечо, сжал. Мечеслав ничем не выдал этой своей боли, он весь был в другой. Орм повторил: – Перетерпи, воин… Меня нанимал Волчий Хвост, увозил в чужую страну, в чужой язык, к чужим богам. Я перетерпел, притерпелся и, как видишь, здесь – не последний. А у тебя в этих местах все свои, не на чужбину тебя везут, боги князя Владимира – твои боги, его язык – твой язык, и твои радимичи – в его рати, да и в моей сотне их несколько.

– То изверги, – с презрением сказал Мечеслав.

Обозник подал Орму малый рушничок – нашел все-таки! – и хотя его никто не спрашивал, подал и свой голос – Мечеславу:

– Мой родитель из кривичей, своею волею извергся из рода, ушел в Киев, и я ныне по отцу тоже изверг. Этим коришь? Уходили мы втроем – отец, мать да я, мальчонка. А как я взошел в твои лета, тоска меня взяла, все вспоминалось мне что-то, чего теперь забыл, и захотел я тогда вернуться в свое племя и в свой род. Отец нещадно выпорол меня. Порол и приговаривал: тамо закиснешь, тамо все равные, да никому воли нет и своего ничего нет. И ведь прав! Остался я, и не жалкую. Отдал положенное князю – остальное мое, и я вольный человек. И в обоз нанялся по своей воле.

Мечеслав, когда Орм ушел, спросил с укором, поглаживая под рубахой отданный ему рушничок:

– И резать меня ты вызвался тоже по своей воле?

– По своей… Прости!

– Жаден ты, дядя.

А на это у его няньки была своя несокрушимая правда.

– Вот взрастешь, оженишься, – сказал он с лукавинкой, – детишек нарожаешь, тогда приходи, потолкуем мы всласть про мою жадность. Я, знаешь, не воин, защита мне князь, жить буду долго, застанешь меня на земле, если сам доживешь…

Глава вторая

…Суннват и Торольв, они велели установить этот камень по Токи, своему отцу. Он погиб в Греции.

Надпись на рунном камне (Ангарн, Упланд).

Рать, отягощенная обозом, шла медленно, три дня шла, на четвертый – дневка. Тогда, обычно вечерами, приходил Орм. В один из таких свободных для него вечеров варяг не пришел, и Мечеслав поймал себя на мысли, что ждет его и обижен невниманием…

Что он знал о варягах? Лихие люди и насильники – вот что. При отце, а Мечеславу тогда было лет двенадцать, как и ныне его полоненной сестренке Красаве, набрели варяги на их сельцо, числом человек в десять. Позже вызналось, что откололись они от своего ярла, сами по себе ушли на полюдье, в дебри, подальше от Киева, где их ярл служил великому князю. И хорошо еще, что в тот раз из соседнего рода вовремя пришел тревожный дым, отец со своими воями и волхв готовы были к встрече с ними, а то бы эти десять сотворили с родовичами Мечеслава то же, что ныне беспощадно сотворила с ними славянская сотня Орма. Когда все закончилось, когда тех находников посекли и сами были посечены вдвое, когда из живых не задет был раной только волхв, тогда впервые Мечеслав узнал это слово – берсерк. Произнес его отец так, как говорят о чем-то неподвластном разуму. По словам отца, он отсек берсерку правую руку, тот, отбросив щит, успел перехватить меч левой, отодрал зубами пальцы отсеченной руки от рукояти меча и, однорукий, стал биться как ни в чем не бывало. Отец снес ему голову, кровь поднялась из шеи столбиком и опала, только тогда это чудовище рухнуло на землю, но перед тем облитый кровью варяг успел сделать коварный выпад мечом, отцу едва удалось отбить удар. «Их боги сильнее наших?» – спросил отец у волхва, который перевязывал ему раны. «А кто отсек зверю голову?» – напомнил волхв. «Я. Но я не видел у нас таких воев». «Нам таких и не надо. Пропадем». «Но почему?» – спросил отец. Виденное и пережитое в бою не давало ему покоя. – Это был могучий воин!» «Отдай мне сына в ученики, и он будет знать все», – ответил волхв и больше ничего не сказал. И вот их нет… И Мечеславу уже никогда больше не прикоснуться к высшему волшебству и небесным знаниям волхва.