Книга Храм Луны - Пол Остер

Справедливости ради, в нем не было ничего вопиющего: темный с зеленоватым оттенком твид в мелкую елочку, узкие лацканы — добротный, хорошо сшитый предмет одежды. Правда, через несколько месяцев постоянного ношения он пообтрепался и висел на мне как на вешалке — этакое потертое ретро, мятый шерстяной анахронизм. Чего мои друзья, разумеется, не понимали, так это что я носил костюм из сентиментальных соображений. Под покровом нонконформистских выкрутасов я тешил себя надеждой хоть как-то стать ближе к дяде, и фасон одежды в этом случае не имел почти никакого значения. Если бы дядя Вик подарил мне ярко-красный стиляжный наряд с пиджаком до колен, я бы, не сомневаясь ни секунды, носил его с тем же чувством, с каким носил этот.

Весной, закончив первый курс, я решил уйти из общежития, хотя мой друг Циммер предлагал мне остаться соседями по комнате и на следующий год. Циммер мне в целом очень нравился (он был моим лучшим другом), но после четырех лет, проведенных в общежитиях, я не мог противиться соблазну пожить одному. Найдя квартиру на 112-й Уэст-Стрит, пятнадцатого июня я перебрался в свое новое жилище. Почти сразу же вслед за этим двое дюжих парней доставили туда семьдесят шесть коробок, в которых вот уже девять месяцев томились дядины книги. Однокомнатная квартира на шестом этаже с крохотной кухней, шкафом и ванной. Два окна выходили в узкий переулок. На карнизах хлопали крыльями и ворковали голубки, а внизу стояли в ряд шесть покореженных мусорных баков. Выглядела комната запущенной и мрачной — даже в самые солнечные дни в ней не становилось светлее.

Поначалу мне было там весьма не по себе, как-то страшновато и одиноко. Я чувствовал свою полную отъединенность от всего. Но потом сделал потрясающее открытие, которое примирило меня с новым жильем и помогло полюбить его. Это произошло на второй или третий день после переезда. Совершенно случайно оказавшись в проеме между окнами и скосив глаза к левому из них, я вдруг увидел просвет между двумя домами — крошечный кусочек Бродвея, и, что самое замечательное, яркими неоновыми буквами, розовыми и синими, горела надпись «ХРАМ ЛУНЫ». Эта вывеска китайского ресторана стала для меня огромным потрясением, всколыхнувшим душу воспоминаниями о нашем с дядей счастливом житье, о его оркестре. Эти магические буквы, светившиеся в темноте, были знамением, посланием самого неба. ХРАМ ЛУНЫ. И страхи мои тотчас отступили. Никогда со мной не случалось ничего подобного. Пустая и мрачная комната вдруг превратилась для меня в надежное убежище, в точку пересечения таинственных предзнаменований и непредсказуемых событий. Я все смотрел на слова «Храм луны», и мало-помалу ко мне пришло осознание того, что я попал в единственное верное место, что эта маленькая квартирка предназначена судьбой именно мне.

Летом я работал на полставки в книжном магазине, ходил в кино и то влюблялся, то разочаровывался в девушке по имени Синтия, чье лицо давно уже стерлось из моей памяти. И все больше моя квартира становилась для меня домом. Когда осенью снова начались занятия, я бросился в бешеный круговорот амурных похождений и полуночных попоек с Циммером и прочими своими друзьями. Так же взахлеб я учился, так же проглатывал книги. Уже гораздо позже, оглядываясь на те далекие годы, я понял, сколь плодотворным было для меня то время.

Потом мне исполнилось двадцать, а где-то через месяц после этого я получил от дяди длинное сбивчивое письмо, написанное карандашом на обороте желтых бланков заказов энциклопедии Гумбольдта. Из всего, что я смог разобрать, я понял одно: в какой-то момент для «Лунных людей» настали тяжелые времена (расторгнутые договора, спущенные шины, пьяница, разбивший нос саксофонисту), полоса неудач затянулась, и группа в конце концов распалась. С ноября дядя Вик жил в Бойсе, штат Айдахо, где нашел временную работу в агентстве по продаже энциклопедий. Но дело не выгорело, и впервые за все годы я уловил в словах дяди нотку поражения. «Мой кларнет зачехлен, — говорилось в письме, — в банке не осталось ни гроша, а жителей Бойсе энциклопедии совсем не интересуют».

Я послал ему денег, а потом телеграмму, в которой просил его скорее приехать ко мне в Нью-Йорк. Через несколько дней от дяди пришел ответ с благодарностью за приглашение. Он писал, что разделается со всеми делами до конца недели и приедет первым же автобусом. Я прикинул, что он должен приехать во вторник или, в крайнем случае, в среду. Но среда наступила и прошла, а дядя так и не появился. Я послал еще одну телеграмму, но ответа не получил. И тогда мне стали чудиться бесконечные варианты несчастных случаев. Я представлял себе всевозможные опасности, которые могли поджидать человека на пути из Бойсе в Нью-Йорк, и сразу же американский континент превращался для меня в огромную опасную зону, в чудовищный кошмар ловушек и лабиринтов. Я попытался разузнать адрес владельца дома, в котором жил дядя, но ничего не добился. В конце концов, позвонив в городскую полицию Бойсе, я подробно изложил свое дело сержанту по имени Нил Армстронг. На следующий день сержант Армстронг сообщил мне, что дядю Вика нашли мертвым в своей квартире на 12-й Норт-Стрит. Он сидел в кресле полностью одетый, с полусобранным кларнетом, зажатым в правой руке. Возле двери стояли два уложенных чемодана. Комнату обыскали, но свидетельств того, что это было убийство, не обнаружили. По предварительному заключению медицинского эксперта, причиной смерти, скорее всего, стал сердечный приступ.

— Не повезло твоему старику, парень, — сказал напоследок сержант. — Очень жалко.

На следующее утро я вылетел в Бойсе, чтобы заняться похоронами. Я опознал в морге тело дяди Вика, заплатил все его долги, подписал все бумаги и бланки, договорился, чтобы тело переправили морем в Чикаго, где мы с дядей раньше жили. Владелец похоронного бюро сокрушался по поводу кондиционности трупа: он пролежал в квартире почти неделю, и придать ему благопристойный вид было практически невозможно. «Вряд ли возможно сделать лучше», — сказал он мне.

Я начал обзванивать немногих дядиных друзей, кому считал нужным сообщить о похоронах: Хови Данна, саксофониста со сломанным носом, нескольких его учеников. Сделал вялую попытку отыскать Дору (но не нашел), а потом, сопровождая гроб, отправился морем в Чикаго.

Дядю Виктора похоронили рядом с мамой. Друзья стояли вокруг, и пока его засыпали землей, небо плакало над нами дождем. Потом мы поехали к Данну на северную окраину, где миссис Данн приготовила скромную холодную закуску и горячий суп. Уже четыре часа у меня то и дело капали слезы, и здесь, дома у Даннов, на поминках я выпил подряд пять или шесть стаканов виски. Это основательно поддержало меня, и уже где-то через час я громко распевал песни. Хови подыгрывал мне на пианино, и вскоре к нам шумно присоединились остальные. Потом меня вырвало на пол, и на этом поминальный концерт закончился. В шесть часов, простившись со всеми, я ушел и два или три часа бродил под дождем, ничего не видя перед собой. Меня опять рвало у какого-то порога, потом я увидел худенькую сероглазую проститутку. Она стояла под зонтиком на залитой огнями улице. Я поплелся за Агнес в номер гостиницы «Эльдорадо», прочел ей небольшую лекцию о стихотворениях сэра Уолтера Рэли, а потом пел ей колыбельные, пока она раздевалась и укладывалась в соблазнительной позе. Она назвала меня лунатиком, я дал ей сто долларов, и она согласилась провести со мной ночь. Спал я, как ни странно, плохо, и в четыре утра выскользнул из постели, нацепил свою мокрую одежду и поехал на такси в аэропорт. К десяти часам я уже снова был в Нью-Йорке.