Книга Посредники - Тара Брэй Смит

— Я должен уйти.

Джейкоб вздохнул.

— Иди передохни, перекури, займись чем-нибудь, успокойся. Я пока тебя подменю, — сказал он и хотел занять место Никса возле раковины.

— Чувак, я же сказал, — повторил Никс. — Я не гожусь.

— Никс, мать твою, иди передохни, а потом возвращайся и принимайся за работу.

— Нет. — Никс попятился.

Огонь стал слабеть, и Никс понял, что его решение уйти было правильным.

— Тут ничего не объяснишь…

— Что? — не понял Джейкоб. — О чем это ты?

Никс замолчал и пошел уже было из кухни, но остановился — просто так уйти он не мог. Он был обязан этому человеку. Подняв глаза, он снова взглянул на сконфуженного, печального Джейкоба.

— Ты старался, чувак. Ты сделал все, что мог.

— Не понимаю, о чем ты. — Джейкоб покачал головой. — Но делай как знаешь.

— Думаю, я знаю.

Он должен был сказать это. Он должен заставить Джейкоба поверить, что он панк, принципиальный придурок. Болван. Торчок. Кто-то, с кем не захочешь иметь никакого дела.

Уходя с кухни, Никс прихватил ломтик пиццы с артишоками и сыром фета — «радость яппи», как называл ее Джейкоб. На этом он сможет протянуть до завтра.

* * *

В Ситке все было точно так же. Никс шел по улицам северо-западной части Портленда, направляясь к лесу, который, словно косматая голова, венчал исторический центр города, и вспоминал Аляску. Раньше он не позволял себе думать о покинутом доме, но в последние несколько недель, с тех пор как вокруг Джейкоба появилось сияние, Никс все чаще вспоминал свою мать.

Беттина Сент-Мишель была самой хорошенькой краснокожей из тех, что когда-либо оканчивали среднюю школу «Маунт Эджкамб» в Ситке. По крайней мере, так утверждал директор-бледнолицый, пытаясь клеиться к ней в продовольственном магазине, где она работала после окончания школы. Беттина не поверила ни единому его слову. Она пробила директору Харкину чек на его покупки: майонез, банки с лососем (выловленным где-то в тех водах, на которые она любовалась каждое утро, пытаясь вообразить скрытую под ними жизнь), белый хлеб, консервированную зеленую фасоль и бутылку водки, которая, как было известно Беттине, предназначалась для Эбби Харкин, директоровой пьяницы жены. Он предложил ей встретиться за ланчем в закусочной Колоскова, чтобы обсудить планы на колледж, но она пропустила это мимо ушей. Беттина знала, чего добивается директор Харкин, и ее светлая индейская головушка была тут совершенно ни при чем.

— Николас, — сказала Беттина своему единственному сыну много лет спустя, — обращайся с женщинами по-дружески, уважай их за знания, и они будут хорошеть, словно цветы по весне.

После этих слов она рассмеялась. После рабочего дня на консервном заводе она всегда распускала волосы и по ходу разговора расправляла пальцами мягкие темно-каштановые пряди.

Никсу нравилось слушать мамин смех.

Он начинал звенеть, словно пение птицы, слегка вибрируя на высоких холодноватых нотках, а потом она хохотала, запрокинув голову и обхватив руками живот. Если рядом были стол, стена или какой-либо другой предмет, она хлопала по ним ладонью, щекотала сына, тыкалась в него носом и целовала. От нее пахло древесным дымом, рыбой и кофе.

Тогда, много лет назад, Беттина смеялась не потому, что было весело, а потому, что без смеха жизнь показалась бы уж слишком грустной. Та зима выдалась долгой, а после нее она впервые не стала летом возиться в саду. В тот год умер Папаша Сент-Мишель, и Беттина с Никсом остались одни.

— Ты слышишь меня, сынок? Обращайся с женщинами хорошо и… — Она умолкла, все еще перебирая пальцами волосы.

Папаша Сент-Мишель приходился Никсу дедом и любил Беттину и ее сына больше всего на свете. В его глазах ничто на свете не было достаточно хорошо для Беттины, из-за чего она думала, что это она недостаточно хороша.

Никс, маленький, плотный и большеглазый, родился от проходимца, который оказался в Ситке проездом. Беттина рассказывала о нем только то, что он был ее первой любовью, что он был умен, печален и в то самое лето, когда они встретились, поставил на музыкальном автомате у Колоскова песню Энн Пиблз «Я ненавижу дождь».

Никс решил, что отец нанимался на фабрику или на рыболовецкое предприятие сезонным рабочим, как многие здесь. Три четверти года городок спал, но в теплые месяцы Беттина начинала светиться, что подтверждало догадки Никса. Еще он подозревал, что отец был алеутом, откуда-нибудь с Крайнего Севера, потому что сам Никс уродился темноволосым, черноглазым, круглолицым и более коренастым, чем мать. Когда он был маленьким, мать одевала его в парки, которые покупала у своих приятелей-хиппи, приезжавших в Ситку из Калифорнии или откуда-нибудь еще.

— Привет, маленький брат, — с непроницаемыми лицами говорили они ему.

— Ты мне не брат, — как-то заявил Никс одному из них.

И схлопотал за это от Беттины подзатыльник. К тому времени ореолы — так он стал называть их про себя — уже начали появляться, но другим он никогда об этом не рассказывал. Поначалу они стали возникать на незнакомых людях и лишь делали контуры тела слегка размытыми и дрожащими. Никс даже подумал, что у него стало портиться зрение, и попросил у Беттины очки. Он стал смотреть на людей внимательнее, наблюдать за ними. Сначала ореолы были еле различимы — как у старого приятеля Беттины Джерри Кляйна, а потом у жителя Ситки по имени Рейвен — тот стал светиться на глазах у Никса, а вслед за тем скончался от рака. Потом маленькая дочурка Мэри Ивз начала светиться, а затем посинела и умерла в своей детской кроватке. Мэри очень горевала, ведь больше у нее никого не было. Зимой и летом она стала околачиваться у бара возле гавани, стреляя сперва сигареты с ментолом, потом четвертаки, а потом и обращаясь с просьбой проводить хорошенькую маленькую индеанку до дому.

Когда Никсу стукнуло десять, они с Беттиной перебрались в дом Френка Шедвелла. Шедвелл жил на окраине леса, так что Беттине было слишком далеко ездить оттуда в город. Никс работал на фабрике Шедвелла, мать готовила, а в свободное время смотрела спутниковое телевидение. Сам же Шедвелл теперь показал свое истинное лицо и превратился в пьяницу.

Накачавшись спиртным, он бил Беттину, называя ее жирной эскимосской потаскухой, и случалось это настолько часто, что Беттина не выходила из дому, боясь показывать старым знакомым свои синяки. Никс возненавидел этого человека ненавистью ясной и холодной, как зимнее утро. Он знал, что не в силах что-то сделать с Шедвеллом и помочь матери тоже не в силах, коль скоро Беттина решила терпеть. Он мог только бросать ледяные взгляды черных глаз и мечтать, чтобы его отчим сдох. Иногда, не в силах совладать с собой, он желал этого и матери.

Именно тогда вокруг Шедвелла появился свет. Он загорелся настолько ярко и внезапно, что Никс понял: дело не в проблемах со зрением.

Он старался хорошо вести себя дома и даже пытался улаживать ссоры между Френком и Беттиной, но с каждым днем сияние вокруг его приемного отца разгоралось все ярче. А в один прекрасный день Никс вернулся из школы и застал Беттину сидящей на кухне, рядом с залитым кровью телом Шедвелла на полу. Она застрелила его в упор и села ждать, когда сын вернется с занятий. Она говорила, что сама не знает, как это получилось. В это утро Френк не был пьян и даже не пытался ее бить, зато теперь он не станет этого делать уже никогда. По крайней мере, так она объяснила полиции.