Книга Сын Авонара - Кэрол Берг

Когда он снова повернулся ко мне спиной, я окликнула его.

— Имя. Мне нужно как-то тебя называть. — Я указала на себя и произнесла: — Сейри, — затем указала на него и вопросительно посмотрела.

Он серьезно кивнул и поглядел обеспокоенно. Потом отвернулся от домика и принялся вглядываться в сгущающиеся сумерки и в темно-синее небо над хребтом. Он медленно водил пальцем, словно что-то ища, пока вечернюю тишину не нарушил хриплый крик эрена, серого сокола. Молодой человек махнул рукой и кивнул, чтобы не оставалось сомнений.

— Эрен? — переспросила я. Он не подтвердил и не опровергнул догадку, а лишь устало пожал плечами и побрел по траве к кустам. Улегся на толстый дерн под ольхой и замер.

Сухая трава зашуршала под ветром. Голос лугового жаворонка эхом отразился от скалы. Мягко журчал ручей. Свет над лугом угасал, я перевела взгляд с неподвижной фигуры под кустами на следы копыт, оставленные отрядом Дарзида, и похолодела. Кейрон верил, что если в душе достаточно красоты, то эта красота может преодолеть любое зло в мире. Я никогда не соглашалась с ним. Зло было слишком сильно, слишком всеобъемлюще, слишком хитроумно.

Зачем я спросила его имя? Я ничего не хотела о нем знать. И когда самый долгий день в году завершился, я ушла спать, подумав, что, если повезет, утром я обнаружу, что он ушел.

3

В эту ночь мне опять снился костер. Прошло десять лет, и боль могла бы утихнуть, притуплённая тяготами жизни. Но я снова видела хлопающие на холодном ветру знамена Эварда, ярко-красные на фоне серо-голубого неба. Я снова слышала насмешки и оскорбления озверелой толпы, собравшейся за оцеплением, окружающим костер, видела столб и прикованного к нему человека, из последних сил сохраняющего остатки достоинства и рассудка.

Где справедливость? Время стирает так много ценного, заставляет забыть приобретенные знания, каждодневные радости жизни, слишком маленькие, чтобы оставить след в памяти. Но почему же оно не стерло обезображенного лица Кейрона: пустых глазниц на месте выжженных глаз, разорванного рта, из которого выдернули язык, шептавший когда-то слова любви и исцеления? Почему время не оставило умиротворяющих воспоминаний о том, как он был счастлив и полон жизни, пока его не отняли у меня? Тогда спустя десять лет я не слышала бы вновь и вновь его предсмертный крик, не видела, как огонь пожирает любимое тело. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов.

Но сколько бы я ни пыталась, я не могла заглушить этот крик. Разве что днем, пока я трудилась ради того, чтобы выжить. Но я так и не научилась управлять своими снами. На щитах предков я поклялась никогда больше не плакать. Но разве странно, что после таких снов я просыпалась близкая к тому, чтобы нарушить клятву?

Я не могла позволить себе слез ни в тот день, ни в бесконечной череде последующих. Сон подталкивал меня к ним, два месяца меня держали взаперти во дворце, и моими компаньонами были лишь немая прислужница Мадди и обреченный ребенок, зреющий во мне. Даже Томас не навещал меня все это время. Брат не желал видеть мою обритую голову и раздувшийся живот, свидетелей того, что он собирался сделать. Они не могли убить ребенка Кейрона раньше, чем он родится. Тогда душа может найти другое тело, говорили они. Они хотели быть уверенными.

Лишь Дарзид изредка являлся у моей двери, но приходил он не ради меня. Он всегда усаживался возле жаровни, одетый просто и неброско в черно-красное, и ставил одну ногу на железную перекладину.

— Расскажи мне о чародеях, Сейри. Кем был твой муж? Что он рассказывал тебе о своих родичах? — Вечно вынюхивал, выспрашивал, с любопытством ковырялся в моей боли, пока ужас уже пережитого в этой мрачной истории не трансформировался в ужас перед тем, что должно еще было произойти, обретая все более четкие очертания в моем лишившемся иллюзий сознании.

Я умоляла Дарзида о помощи, обещала ему золото и власть, любовь и преданность, если он вытащит меня из дворца до того, как родится мой сын. Но он отметал все мои мольбы, как смахивал хлопья золы жаровни, слетающие на его начищенный сапог. Отметал и снова возвращался к своим расспросам.

— Расскажи мне о маге, Сейри. Когда он умер, что-то произошло. Что-то изменилось в мире, я должен понять, что именно.

И я перестала умолять. Перестала разговаривать. Перестала слушать. И Дарзид перестал приходить, и настал день, когда я старалась остановить схватки, пыталась удержать ребенка в себе хотя бы еще немного, потому что знала — мне никогда не носить его на руках. Но природа берет свое, и он родился. Закон тоже требует своего, и мой сын погиб от ножа моего брата. Доктор — его голова была обмотана черным тюрбаном, и его равнодушное лицо нависало надо мной подобно бесстрастной луне — приказал прислужнице отнести ребенка к Томасу. Мне даже не позволили взглянуть на него до тех пор, пока Дарзид, суровый и отстраненный, словно алхимик, наблюдающий за реакцией в пробирке, не принес его обратно, маленького мальчика, бледного и безжизненного, омытого и уложенного в корзину, прекрасного, если бы не грубый порез, алеющий на хрупкой шейке. Потом они снова забрали его и тоже сожгли, объявив, что последний чародей покинул этот мир.

Зачем они взяли на себя труд омыть его? Этого я так и не поняла.

Когда все было сделано так, как предписывает закон, они оставили меня одну в холодной комнате. Десять лет прошло с того последнего дня, но сон все оживал снова и снова…

Четвертый год правления короля Эварда

Все было тихо.

Огромный, с приземистыми башнями дворец в Монтевиале, обиталище более чем тысячи придворных, слуг, солдат и самого лейранского короля, должно быть, опустел. Никаких шепотков у меня под дверью. Ни стука каблуков, ни бряцания оружия, означающих смену караула. Никакого звона посуды в столовой или звяканья упряжи во дворе под моим маленьким окошком. Даже немая Мадди, служившая мне все дни заточения и умело и нежно помогавшая при родах, исчезла.

Я поднялась с сырой постели, дрожа от невысохшего пота. Убийство заняло совсем мало времени — Томас ожидал в соседней комнате, как пояснил мне Дарзид. Я нашла брошенное полотенце и как сумела вытерлась им, приспособила обрывки простыни, чтобы остановить кровотечение. Потом из сундука у окна извлекла просторный балахон Мадди, накинула его поверх своего испачканного платья и плотно запахнула.

Дверь больше не была заперта. Узником был ребенок Кейрона, а не его жена. Меня собирались перевезти в замок Томаса, дом моего детства, и оставить под надзором брата и его капризной семнадцатилетней жены. Хотя мне больше не за что было бороться, я была не готова согласиться на верную смерть.

Мне нечего было взять с собой. Каждая тряпка, каждая безделушка, пергамент, книга или рисунок были сожжены. Золотой медальон с засушенными розовыми лепестками внутри, обручальное кольцо — негодяи забрали все. «Не думай ни о чем. Просто иди». Я дам волю боли, ненависти и горю, когда уйду отсюда. И я ушла из комнаты, ушла из дворца, ушла из своей прежней жизни.