Книга Профилактика - Владимир Ильин

Круговорот. Круговерть. И имя ей — наша жизнь.

Если вдуматься, то ведь и я участвую в ней. Хотя представляю себя сторонним наблюдателем.

С ужасающей ясностью я вдруг увидел всю свою дальнейшую жизнь.

Дни будут пролетать один за другим, будут меняться люди, проходящие мимо меня за мутным от пыльного налета стеклом, и я сам буду меняться с каждым годом, все больше превращаясь сначала в обрюзглого, лысоватого, с нездоровым цветом лица мужика, а потом — в седовласого, морщинистого деда в форменной одежде. Я, конечно же, привыкну и к просиживанию штанов по двенадцать часов за смену, и к равнодушным взглядам окружающих, и к тесноте своей стеклянной клетки. На поверхности будут меняться времена года, будут сноситься и строиться заново здания, но здесь, под землей, все будет таким же, как сейчас, разве что поменяют эскалаторные машины да рекламные плакаты на стенах, но будет все тот же мрамор и все те же деревянные панели из ценных пород дерева, и вечный прилив толпы в часы пик, и скучное безлюдие поздним вечером, и тоскливые чаепития в обеденный перерыв в служебной каморке в бабской компании, под разговоры о мужьях, детях и внуках. А по ночам мне будут сниться людские вереницы, плывущие вверх и вниз, чужие лица и строки служебной инструкции. Никуда мне отсюда уже не вырваться, потому что нет у меня ни образования, ни каких-либо талантов, а самое главное — нет желания, чтобы попытаться изменить все это. И я буду заперт здесь, в этом тусклом подземном царстве, до самой пенсии, а когда получу право на «заслуженный отдых», то либо буду маяться у подъезда на лавочке в компании таких же пенсионеров, либо хватит меня кондратий в первый же год «заслуженного отдыха», как это было с бабой Катей, вместо которой меня приняли. Она даже не успела получить свою первую пенсию. И не потому ли, что за сорок лет сердце ее уже привыкло к подземке, людской сутолоке и кондиционированному воздуху, а когда баба Катя получила долгожданную свободу, то оказалось, что она ей не нужна вовсе?..

И такая тоска подкатила мне под горло, что я понял: надо что-то сделать, иначе я загнусь прямо тут, в этом стеклянном гробу, у всех на виду, с судорожно вытаращенными в предсмертной агонии глазами и с раскрытым в немом вопле ртом.

И тогда я схватил микрофон, утопил тангенту и принялся вещать.

Но совсем не то, что требовалось по инструкции.

— Граждане пассажиры! — казенным голосом объявил я. — Прослушайте, пожалуйста, новые правила пользования эскалаторами, которые начинают действовать с этого дня.

Галстук душил меня и, чтобы спастись от его безжалостной хватки, я рванул изо всех сил тугой узел. Затрещали швы, брызнули в стороны пуговицы рубашки.

Зато стало немного легче.

— Находясь на эскалаторе, запрещается, — после этого, ставшего классическим с подачи Чехова, надругательства казенных инструкций над русским языком, я сделал небольшую паузу, а потом официальным тоном объявил: — Думать о смысле жизни, проезжать с пачкающими других пассажиров предметами — например, с накрашенными губами, провозить детей и другие взрывоопасные грузы...

Блондинка, ехавшая вниз с двумя девчушками-близняшками, испуганно уставилась на меня.

— Также не рекомендуется, — с противной приторной вежливостью продолжал я, — сбрасывать с эскалатора мусор, деньги, товары первой необходимости и других пассажиров. Уважаемые граждане! Проходя по эскалатору, не мешайте другим пользователям этого вида общественного транспорта есть, пить, спать, наслаждаться жизнью и здоровым сексом. Помните: поднимаясь вверх, вы одновременно можете катиться вниз по наклонной...

Кто-то рядом с моей будкой громко фыркнул, кто-то, гоготнув, сказал: «Во дает!» Сухая старушка в кроссовках и выцветшем плаще приоткрыла дверь будки и скрипучим голосом осведомилась: «Это хто ж такие правилы выдумал, сынок? Да в наше время за такое расстрелять было бы мало!»

Теперь вверх передо мной поднимались уже не спины, а лица: все оглядывались на меня. Молодежь заливалась хохотом и показывала на меня пальцем. Люди постарше крутили пальцем у виска и смотрели на меня с явным сожалением.

Но меня уже понесло.

— Уважаемые граждане! — говорил я, прижав ко рту блямбу микрофона. — Учтите: когда вы держитесь за поручни, то часть грязи переходит на ваши руки. Чем чаще вы будете мыть руки и снова браться за поручни, тем чище будет наш город...

Затем я принялся развивать тему прав и обязанностей «эскалаторируемых лиц», не забыв упомянуть о том, что отныне на эскалатор допускаются граждане, чья сумма габаритных размеров не превышает трех погонных метров; что перед пользованием эскалатором, особенно в виду предстоящего спуска, пассажиры могут воспользоваться услугами страхования жизни, для чего им следует обращаться к дежурному по станции; что попытка вооруженного захвата эскалатора с целью последующего угона его за рубеж пресекается путем рассоединения ступеней и обрушения террористов вместе с заложниками в эскалаторную шахту; что лица, провозящие опасные колющие и режущие предметы, к коим относятся и очки, караются принудительными работами по уборке станции и прилегающей к ней территории...

Откуда взялись во мне все эти чудовищные остроты — сам не могу понять[1]. Тем более что никогда не был я склонен к публичному шутовству.

В самом интересном месте, когда я излагал положение «новых правил» о том, что в ночное время администрация метрополитена организует коммерческие рейсы эскалаторов с шампанским, ансамблем цыганской песни и пляски и девочками из числа дежурного персонала, а раз в год для желающих устраиваются гонки на эскалаторах, эскалаторные экскурсии по городу и поп-шоу «Мисс Эскалатор», в стекло моей будки раздался требовательный стук.

Я оглянулся и увидел перекошенную от возмущения физиономию своей непосредственной начальницы — то бишь дежурной по станции — Гузель Валеевны Линючевой. Каким-то образом ей удалось пробиться сквозь плотный заслон пассажиров к моей будке.

— Ты че, Ардалин, с ума сошел? — заорала она, рванув на себя дверь будки так, что стоящим за ней пассажирам пришлось потесниться. — Ты че несешь-то, а? Ты че нас позоришь, поганец? Хочешь, чтобы тебя опять премии лишили, да? А ну встань, когда с тобой женщина разговаривает!..

Ее толстое лицо с заплывшими щелками глаз было багровым, как от ожога.

Я аккуратно вставил микрофон в держатель, развернулся всем корпусом к Линючке и проникновенно спросил:

— Позвольте узнать, в чем суть ваших претензий, Гузель Валеевна?

— Я те дам «с-суть»! — брызнула на меня слюной Линючка. — Че, решил клоуном заделаться? Дома будешь обезьянничать, а здесь ты должен работать! Понятно?

— Но я всего-навсего поддерживаю свой моральный дух и повышаю эмоциональный тонус пассажиров, — развел я руками. — Разве вы не помните пункт номер три-а инструкции? А ведь там говорится: «На дежурного по эскалатору воздействуют опасные и вредные производственные факторы, как-то: подвижные части эскалатора, повышенное значение напряжения в электросети, монотонность труда, эмоциональные перегрузки»...