Книга Облачный полк - Эдуард Веркин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А что там было? Важное?
Вовка пытается разглядеть что-то на пленке.
– А чего не выкинешь? Если она все равно испорчена? Зачем хранишь?
Я молчу.
– Правильно, что хранишь, – кивает Вовка. – Сегодня нельзя проявить, а завтра можно будет, техника ведь на месте не стоит. Придумают новый сканер, глядишь, и увидим.
Это да. Техника. Может, лет через двадцать. Дожить бы. Вовка рассуждает.
– Вообще все вещи не надо выкидывать, они со временем только дорожают. Кроме того старые вещи – это ведь память. Берешь какую-нибудь там ложку и вспоминаешь. Я вот еще в детском саду язык о ложку ожег – она на плите лежала, а я ее за кончик взял и зачем-то лизнул. Потом месяц разговаривать не мог. С тех пор как ложку увижу, сразу чувствую, как язык щиплет. А ты что тогда чувствовал?
– Когда? – не понимаю я.
– На войне. Что ощущал? – продолжает допытываться Вовка. – Ну, внутренне? От обычной жизни чем отличается?
– Внутренне? – переспрашиваю я.
– Ага. Я объясню, – говорит Вовка. – Вот сейчас солнечно. Мы на чердаке сидим, а все равно солнечно – это чувствуется. И заливом пахнет, и пылью, спать еще охота. А завтра воскресенье, и с утра можно пойти ловить бычков. И поэтому у меня сейчас очень субботнее настроение. Ну, ты понимаешь?
– Примерно.
– А вот если в понедельник начинались бы каникулы, то настроение было бы еще субботнее. У тебя случается субботнее настроение?
– Конечно. В последнее время у меня почти всегда настроение субботнее.
Вовка вздыхает с завистью, школьники вечно завидуют пенсионерам, не знают, что у субботнего настроения всегда есть утро понедельника.
– А на что похожа война? – снова спрашивает Вовка. – По ощущениям?
Сразу я не отвечаю, какое-то время думаю, стараясь подобрать. Вовка ждет. Надо купить ему камеру, он, кажется, фотограф, как и я. Жизнь для него не календарь событий, а альбом ощущений. Полированная сталь папиросницы, липкая резина противогаза, пыль и рыбный запах сетей, война, он читал энциклопедии, смотрел фильмы, играл на компьютере и спорил на оружейных форумах. Но не понял.
– На что?
– На болезнь, – отвечаю я.
Вовка шевелит бровями.
– На грипп. Когда болеешь гриппом, поднимается температура. Вот когда ты в феврале болел, у тебя было тридцать девять и пять. Что помнишь?
– Как пришибленным себя чувствуешь. Как будто…
Теперь думает уже Вовка, вслух:
– Как будто все происходит не с тобой, а рядом. В параллельном мире… Так?
– Примерно.
Я беру аппарат, камера тридцать девятого года кажется сегодня игрушкой.
– И есть все время охота.
– Когда болеешь, есть неохота, – возражает Вовка. – Охота спать.
– Спать тоже охота, почти всегда. И почти всегда холодно, даже летом.
Я прячу аппарат в футляр.
– Понятно, – Вовка снова смотрит на сундук. – В общих чертах. Погано, наверное?
– Наверное. Все время надо куда-то идти, каждый день, и все время ты отчего-то просыпаешься, каждый день по пять раз просыпаешься… Короче: ты больной с распухшей головой бредешь по снегу через вечный понедельник. При этом понимаешь, что вторника может и не случиться.
– Нормально…
Вовка закрывает глаза и представляет войну. Недолго, минута – и он легко выкидывает из головы всю эту лишнюю чушь.
– Понятно в общих чертах, потом подробнее расскажешь, хорошо?
– Хорошо.
Вовка выбирает из сундука на свет чуть приплющенную зеленоватую пачку.
– Табак? – Вовка нюхает плотную бумагу.
– Махорка.
– Шестидесятый год… – с некоторым разочарованием читает Вовка на пачке.
– И спички еще там где-то были. С шестидесятого года, тогда как раз все опять войны ждали – запасались.
– А она к папироснице подходит? – Вовка кивает на машинку.
– Хочешь попробовать?
– Ага. Только бумаги нет…
– Почему же нет? Полно.
Я приношу от чердачной печки толстый рекламный справочник и телефонную книгу.
– Бумага точно такая же, только крашеная. Разрезаешь втрое лист, вставляешь вот в эту щель…
– Я попробую?
– Давай.
Вовка начинает возиться с махрой и бумагой, я иду к окну, футляр с аппаратом в кармане. Сажусь на книги, смотрю на залив, футляр с камерой оттягивает шорты. По берегу залива ползет черная капля «бумера», это наши возвращаются из поселка, купили мяса, будут опять его жечь до вечера. А как стемнеет, фейерверк запустят, что-то они в последнее время пристрастились. Внук говорит, что фейерверки его успокаивают, что если бы ему выдали вторую жизнь, то он стал бы фейермастером. Я против, фейерверков, в целом не против, правда, меня пугают звуки. Но я им не запрещаю, в моем возрасте глупо что-то запрещать.
Шашлык, фейерверк, суббота.
Это на самом деле похоже на болезнь. И на смерть тоже, только я Вовке об этом не сказал. И еще на сорок разных вещей она похожа, а когда я был там, мне все время казалось…
Ладно. Мне все время что-то кажется, всю мою жизнь. Я очень мнительный, я не люблю черный цвет, берегу соль и руки мою всегда два раза, если бы Вовка узнал – засмеял бы, он крайний материалист, как все дети его возраста.
Он сидит за столом и сворачивает папиросы с помощью старинной машинки, их уже восемь штук.
Восемь штук, обойма, однако.
– Так что там на пленке-то было?
Спрашивает Вовка и скручивает еще одну папиросу.
Тропка расхлябалась, шагать стало трудно, приходилось много смотреть под ноги и мало вокруг, мне так не нравилось, мне хотелось смотреть на реку. Берег подмыло, в глине образовались заедины, из них выставлялись космы корней с налипшим речным мусором, на самом деле, похоже на гривы старых неопрятных русалок. Осины наклонились, нависли над омутами и сыпали красным, над рекой росло слишком много осин, я не очень люблю это дерево. Осиновые листья падали в воду, половину уносило течением, другую прибивало к нашему берегу, получалась красная вода, красиво, даже несмотря на погоду.
Сентябрь, льет каждый день, все вокруг сырое и скользкое. В прошлом году сентябрь был, кажется, солнечный, теплый, в этом наоборот. От влажности в землянке расплодились ползучки, не знаю, как они правильно зовутся, сколопендры, наверное, Саныч зовет их стасиками. Перед сном приходится жечь махру, а еще табачным настоем брызгаться, иначе стасики пробираются под одежду греться, и при любом движении впиваются в кожу, после чего на укушенном месте вздувается болезненная шишка. Лучше бы уж клопы, те нажруться быстренько и спать, не беспокоят до утра, и укусы у них тоже полегче, и вообще… Клопы все-таки привычные твари, поганые, конечно, но не настолько. Но клопов теперь у нас не водится. Как ползучки появились – так все клопы куда-то делись, Саныч говорит, что стасики их сожрали. Хорошо бы от них что-нибудь найти, дуст какой, керосин-то на них совсем не действует. Или пробку попробовать нажечь, а еще лучше ногти, жженые ногти даже тараканов отпугивают…