Книга Парк прошлого - Ян Бэк

Артисты собрали немаленькую толпу зевак, которые весело толкались локтями и ждали представления. Я протиснулась в самую гущу, все еще опасаясь преследования попрошайки.

— Простите, — бормотала я. — Ох, извините, пожалуйста; прошу прощения! — А сама пробиралась как можно дальше от крови, свиных туш и уличных оборванцев. Люди, на которых я наталкивалась и мимо которых протискивалась, почти все добродушно веселились и радовались яркому, морозному утру, но были среди них и другие, на вид суровые и строгие. Мужчины и женщины с глубоко запавшими глазами и ввалившимися щеками, как будто оголодавшие, с тонкими запястьями и узловатыми суставами, едва не протыкавшими их ветхую одежонку.

С двух сторон импровизированную сцену ограждали крытые повозки, а в воздухе меж двух полосатых столбов был туго натянут канат. На сцене клоун громко бил в небольшой барабан, еще один, схватив какую-то вспомогательную веревку, хрипло что-то выкрикивал; выразительное лицо раскрашено белой краской, тонкие губы густо намазаны ярко-красным.

— Подходите, подходите! — зазывал он. — Яго ходит по канату! Прямиком из далекой Индии, приехал к нам сегодня в Старый Лондон! Дальний путь! Сквозь пыль дорог! Специально к вам! Пройдет по канату на высоте в целых пятнадцать футов! Без всякой страховки! Собирайтесь, скорей, подходите!

В задней части одной из повозок распахнулся холщовый полог, и на сцену под аплодисменты выступил еще один акробат. Лицо у него было очень смуглое, резко контрастировавшее с набеленными лицами остальных артистов. Акробат шагнул на вспомогательный трос, с легкостью удерживая равновесие, а я заметила, какие мягкие у него башмаки и как цепко он загибает пальцы вокруг проволоки. Наверное, так легче удержаться. Индиец, словно противовесом, размахивал солнечным зонтиком, расшитым разноцветными квадратиками блестящей ткани, и потешно карабкался по тросу к самой верхушке столба. Я подалась ближе, поерзала, протискиваясь вперед, чтобы лучше видеть. Барабанщик тем временем продолжал отбивать ритм.

Акробат шагнул на канат, но, кажется, потерял равновесие и рухнул вперед, едва не свалившись в толпу. Он кренился то в одну сторону, то в другую, испуганно размахивая руками. В толпе зрителей возле сцены воцарилось молчание. Я, как и все, затаила дыхание. Потом кто-то захохотал, и мы догадались, что это шутка — канатоходец только притворялся, будто падает. В толпе радостно засмеялись. Все заохали, заахали, кто-то нервно хихикал. За всю свою скучную, тусклую жизнь взаперти я еще никогда не видела ничего более страшного и восхитительного!

Один из членов труппы вышел к нам и стал собирать плату за представление. Я выудила несколько монеток из кармана пальто и, не глядя, опустила в его шкатулку, плохо представляя истинные размеры своей щедрости. Артист улыбнулся мне, лицо над белоснежным гримом было доброе, словно лицо друга.

Канатоходец завершил свой номер в воздухе. Я не разглядела, как именно ему это удалось, но с помощью какого-то хитроумного трюка индийский гимнаст как будто неспешно спланировал на сцену. Все бурно зааплодировали; я почувствовала себя в безопасности, мне вдруг сделалось тепло и радостно в толпе зрителей, наблюдавших за ярким представлением.

Барабанщик отложил барабан в сторону и вынес на импровизированную сцену небольшой столик. Столик был накрыт красивой синей скатертью, — скатертью цвета неба, цвета бесконечности, цвета безмятежности, сплошь усыпанной серебряными звездочками. Индиец, главный акробат, которого я сочла тем самым Яго, взмахнул рукой, привлекая внимание публики, вытянул костлявый палец вверх и прошептал: «Ш-ш-ш!»

Толпа затихла, музыкант сменил корнет на скрипку и принялся наигрывать печальный вальс. Акробат Яго пошарил под синей скатертью и вытащил… ничего. Он вытянул руки к зрителям, показал нам свои ладони со всех сторон — ничего. Слегка поддернул рукава — в них тоже было пусто. Индиец склонился к толпе, подался прямо ко мне и провел рукой у меня за ухом. Длинные пальцы щекотно скользнули по моей коже, и он, словно бы из ниоткуда, вытащил белое яйцо! Артист поднял его повыше, демонстрируя со всех сторон сначала мне, потом всем остальным зрителям. Яйцо сияло белизной на фоне смуглой кожи.

В толпе раздался смех, аплодисменты.

— Обычное яйцо, — заметил фокусник. — Вы позволите? Всего лишь яйцо, самое обычное яйцо?

— О да! — с готовностью согласилась я.

Он поднял руку высоко над головой и медленно опустил вниз, легонько постучал яйцом по краю стола, спрятал в ладонях, а потом вдруг… из ладоней выпорхнул белый голубь!

Фокусник выпустил голубя, и тот взлетел вверх, покружил в морозном воздухе и устроился на одном из полосатых канатных столбов. Все захлопали; я в жизни не видала ничего более поразительного. Другой артист потряхивал своей шкатулкой. Еще один начал убирать яркий реквизит назад в повозки; кажется, труппа готовилась уезжать. Меня охватило разочарование. Вскоре никого из них не останется! Я решила, что должна стать одной из них, что последую за ними и буду снова смотреть их представления, снова участвовать, сделаюсь им полезной, а со временем — незаменимой.

Тут краем глаза я заметила нечто тревожное. Снова тот же оборванец, тот, которому я отдала свои полшиллинга. Он вперился в меня взглядом и упорно пробирался все ближе, протискивался сквозь толпу. Я похолодела от ужаса. Как будто внутри меня что-то вырвалось вдруг на свободу, как будто наконец сработала тревожная сирена. Это ощущение придало мне новых сил, обострило все реакции. Я просто-напросто знала, что оборванец задумал причинить мне страшное зло. Моему сознанию почему-то свойственно подобное раздвоение: я могла со сладкой грустью наблюдать за сборами артистов и в то же самое время внимательно следить за тем, как некто — тот, кого я инстинктивно приняла за кровожадного убийцу, — придвигается все ближе ко мне, с выражением жестокой и странной решимости на лице. Но ведь это так естественно, когда тебе семнадцать и ты вдруг точно пробудилась ото сна и полюбила жизнь…

Яго сдернул со стола синюю скатерть, ткань затрепетала в воздухе, словно знамя. Между тем, сам столик погрузили в глубину повозки. Кажется, нам напоследок собирались показать еще один фокус. Яго взмахом руки развернул скатерть в полную ширину, превратив ее в огромное квадратное покрывало. Показал нам с лицевой стороны и с изнанки: ничего. Публика ждала. Я снова стала испуганно озираться. Все лица в толпе обратились на сцену, зрители зачарованно уставились на фокусника; все, кроме одного. Оборванец смотрел прямо на меня, а сам протискивался мимо немногих зрителей, что все еще отделяли нас друг от друга. Я снова обернулась к сцене и взглянула на акробата, темные глаза как будто выделили меня из толпы. И вдруг сзади сильные костлявые пальцы схватили меня за плечо! Я вздрогнула и уставилась в чумазое лицо оборванца. Вблизи лицо было ужасно. Попрошайка оскалился желтыми гнилыми зубами.

— Так-так, это кто же тут у нас? — протянул он. — Я тебя нашел, я точно знаю, ты та самая красотка синеглазка!

Акробат взглянул на меня сверху вниз, со сцены, и вопросительно выгнул бровь. Нищий еще сильнее вцепился в мое плечо, а я посмотрела на артиста и тихо прошептала: