Книга Три стороны моря - Александр Борянский

Он хотел добавить: «Вниз головой», но спохватился.

— Глаз не спускать. И кто в толпе станет вора оплакивать…

Он не закончил. Выучка приближенных позволяла мысли очевидные (и не очень) бросать на полпути.

И одиночество его было неполным. Братья не выстроили себе дома, этакого под знать, с выкрашенными колоннами, с бассейном для отдохновения тела в удушающую жару. Потому он валялся на крыше хижины, убогой, как у всех, и в ногах у него притаился глиняный горшок, наполненный золотом.

Солнце придавило землю, на крыше сделалось нестерпимо.

Они бы плыли сейчас вверх по реке, слева их приветствовали бы сады, справа — желтая пустыня. В ногах у него вместо глиняного горшка возлежала бы новая девушка, возможно, сирийка; брат изучал бы очередной обрывок папируса да поглядывал бы, усмехаясь, в его сторону. А сирийка (или нубийка) не могла бы понять, кто из них, одинаковых, был с ней рано утром, страстно и быстро, а кто позже, размеренно и неспешно, а кто будет вечером, и не поверила бы, узнав, что это все один, а другой с самого утра уткнулся в ряд жреческих значков.

Он сел, пнул ногой ненавистный горшок. Золото посыпалось…

Чистый песок, ослепительный, и этот песок убил вчера половину его существа.

И одиночество его было неполным… Вместе с солнцем явились звуки: кричал осел, переругивались соседи, внизу он слышал шаги матери. Именно Аб настоял не строить большой дом, не привлекать внимание. Богатство избавляет от усталости, не надо надрываться — отлично, первое преимущество на пути к богам. Абту, Секхем…[26]У него были далекие планы, откуда, ведь они одинаковы?

Ба-Кхенну-ф сжал зубы и беззвучно заплакал: он понял, что теперь они очень, очень различны. Один жив, другой мертв.

Дурея от солнца, но не спускаясь вниз, не уходя с крыши, он накрыл золото куском ткани — редкой и тонкой, на которой серебряными нитями была искусно вышита выпрыгивающая из воды рыба. Глаз рыбы смотрел лукаво. Ткань была пропитана кровью. Может, поэтому казалось, что глаз рыбы глядит издевательски, словно хочет выдать его воинам из дворца. Не стоило оставлять рядом с собой ткань, в которую он завернул и унес голову; но во-первых, золото само по себе выдаст, а во-вторых, он не желал расставаться с этой кровью. Не найдут его воины. В городе Великого Дома столько похожих бедных домов, он скоро будет плыть в Абту, куда стремился брат…

Так или иначе, он обязан рассказать матери.

Но это немыслимо!

Куда мог еще отправиться Аб, если не к свету, по дороге мертвых? Уплыть, куда угодно, в Хет-Ка-Птах, в Анну,[27]в Нубию. Нет, они всегда и везде передвигались вместе, только вдвоем. Вот почему сейчас так трудно думать: он привык думать вслух и тут же получать ответ. Брата мог утащить крокодил во время вечерних купаний, это считается почетным, и если бы тело нашли, то жрецы бога Себека погребли бы его отдельно и с особыми почестями.

Она все равно все узнает.

Ба-Кхенну-ф заметил, что подсознательно дожидается, когда шаги удалятся, когда мать уйдет на рынок, к реке… Он представил, что бы сделал на его месте Аб-Кхенну-ф.

Тогда он спустился и, глядя стеклянным взором перед собой, изложил события последней ночи.

Обезглавленное тело висело на столбе, и внимательные стражи наблюдали выражение лица всякого, кто проходил мимо. Двух женщин уже остановили и повели дознаваться, где они живут и как себя чувствуют их родственники.

Пыль, белое солнце, белые стены, смотреть на белую стену ослепительно, плакать нельзя, слезы мешаются с потом и пыль прилипает к коже.

И непрерывно хочется пить!

Мать его относилась к нормальному, то есть подавляющему большинству жителей долины реки. Эти люди не то чтобы даже верили, а, как им казалось, точно знали: Анубис[28] поведет умершего… вернее, поведет ка умершего, дух-двойник… Сетх будет чинить препятствия, клацать пастью, подсылать демона Апепа… и Семь ворот выхода, и Десять пилонов входа ка может пройти лишь с помощью жреческих заклинаний, дабы предстать перед Осирисом… и сердце умершего будет взвешено в зале суда на весах Маат, и оно обязательно должно быть легче пера Маат, легче одного страусиного перышка, тогда в прекрасный Аментет вступит не просто какая-то там душа, а уже светящаяся оболочка Кху…

Были, правда, еще рабы, которые могли верить иначе, но кого интересует, во что верят рабы?

Не так страшно для матери было узнать, что сын ее умер. В конце концов по-другому не придешь в зал Осириса, и ежели краткая жизнь на восточном берегу — подготовка к вечности на западном, то раньше ли, позже… Страшнее всего на свете было матери увидеть тело сына БЕЗ ГОЛОВЫ (при том, что целый раздел заклинаний посвящен тому, как не потерять голову), висящим на столбе для поругания, лишенным погребальных обрядов, пусть самых дешевых, с соком редьки… Лишенным вечности!

И она сказала:

— Если ты, сын мой, не освободишь тело брата своего от пут, если не вернешь его для восхождения к свету, если оставишь демону-змею Апепу… Я пойду и расскажу о тебе начальнику стражи.

Для воссоединения головы с телом необходимо тело. Это бесспорно. На то, чтобы добыть тело, есть ночь и некоторое количество несчитанного золота. Это тоже правда. И стражами на ночь поставлены бородатые азиаты, от макушки до мизинцев на ногах преданные своему предводителю, который так же неподкупно предан Великому Дому.

Ба зажмурил глаза. Он ожидал, что ему представится казнь на следующий день и собственное тело на соседнем столбе. Но вместо этого брат Аб подмигнул из Туата, знакомо усмехнулся и сказал: «Ба, послушай, у тебя-то голова на месте!»

И сразу караван отправился из оазиса в шести часах пути от города Рамзеса. Хотя караван — большое слово, долгое и обстоятельное. Из оазиса лучших виноградников выступили четыре осла, навьюченные мехами. Они должны были войти в город под утро, когда диск еще не прогнал темноту, но демоны ночи уже боятся. Они должны были пройти через те самые ворота и мимо столба с висящим телом вора.

По дороге караван (ценность вина, чрезвычайно дорогого в этой стране, даже четырех жалких ослов позволяет назвать караваном) остановился возле странного места. Три лачуги, а за ними сад с диковинными цветами. Здесь жили торговцы травой забвения, и травой ликования, и травой сна, и травой мужской силы. Хозяина ослов встретили как знакомого. Но что выбрал он на сей раз — неизвестно.