Книга А другого глобуса у вас нет? - Михаил Вершовский

И со временем Нерону то ли искусство, то ли еще что окончательно в голову ударило. И принялся он зверствовать да распутничать так, что и Калигула от зависти в гробу завертелся.

Понесся наш император по установившемуся замкнутому кругу театральных выступлений, массовых казней и извращенных до беспредела сексуальных эскапад. Заваливая в постель и невинных девиц, и замужних матрон, и мальчиков – рабов и свободных. А в качестве кукиша небесам (опять-таки доказательство того, в каком одиночестве смиренный Канут пребывает) изнасиловал и весталку, девственную хранительницу очага в храме Весты – на что до него никто не отваживался, да и после него проделал лишь еще один такой же (о чем речь несколько ниже будет).

Одного из своих мальчиков, Спора, он даже сделал евнухом. Но, как говорят историки, не из чистого садизма, а только лишь чтобы жениться на нем чин чином, как на приличной и более или менее полноценной женщине. Отыграл и свадьбу, со всеми положенными обрядами, с приданым. Спор восседал на носилках рядом с Нероном, одетый в торжественное платье императрицы, а властелин тогдашнего цивилизованного мира прилюдно лобзал его взасос.

Однако Нерон и сам был не прочь побывать в «невестах». Сначала происходило это просто и скромно – в дворцовой спальне, но потом императору там стало тесно, отчего и появилась новая забава. Людей – мужчин и женщин – осужденных за что-либо, а то и просто так, привязывали к столбам, а затем вывозили клетку, из которой в звериных шкурах выскакивал Нерон, тут же набрасываясь на несчастных и насилуя их подряд. (Как, кстати, изнасиловал он перед самой казнью и своего близкого родственника, Авла Плавтия.) Но это была лишь первая часть спектакля. Затем император тут же, прилюдно, отдавался вольноотпущеннику Дорифору, своему любимцу и любовнику.

За которого впоследствии вышел замуж – как до того за него Спор. Опять же свадьба, музыка, жрецы, все как у людей. Только на сей раз отдавался он Дорифору с воплями и слезами, как девушка, расстающаяся с целомудрием.

Не раз похвалялся он и связью с собственной матерью. Историки, правда, на сей счет несколько сомневаются. Но когда привезли ее тело – а убита Агриппина была по приказу сыночка – он тут же прибежал посмотреть на труп и, сдернув покрывало, принялся обсуждать с придворными холуями достоинства и недостатки ног, груди и всего такого прочего. После чего напился до поросячьего визга. Говорят, с горя…

Да и с женой – женщиной натуральной, не переделанной, да вдобавок еще и красивой, была у него и такая – обошелся не лучше. Вернулся как-то со скачек, крепко навеселе да с шумом, а бедняжка Поппея – беременная, на сносях уже – каким-то словом неосторожным его и попрекнула. Властелина мира, то есть. Ну, он ей и показал, кто на планете хозяин. На пол сбил, и ногами, ногами… Ну что долго рассказывать – убил, в общем.

Самым эффектным театральным действом его был, говорят, пожар Рима. Тут мнения историков расходятся. Кто говорит, Нерон город и подпалил для вящего творческого экстаза, а кто утверждает – сам по себе Рим загорелся. Но так или иначе, столица империи пылала, а император в театральном одеянии то ли пел, то ли декламировал свою поэму «Крушение Трои», изредка акцентируя ритм на неизменной кифаре. Шесть дней пожара – шесть вечеров авторской песни…

Да народ бы и это стерпел. Но тут уже преторианцам – собственной нероновой дворцовой гвардии – эта свистопляска поднадоела, отчего они и взбунтовались. При поддержке прочих вооруженных сил. Нерон, однако, в руки им не дался – из небеспочвенных опасений, что обойдутся с ним негуманно – и покончил с собой. Не забыв произнести перед смертью знаменитое: «Какой актер умирает!»

А вот теперь хочется мне здесь к еще одному имени обратиться. Из совсем иного племени – не тех, что при силе, а тех, что как бы при мудрости.

Римский мыслитель и, как нас уверяют, стоик Сенека проживал, как известно, с Нероном не просто в одну эпоху, но под одной же и крышей – в качестве его наставника и репетитора с самых младых ногтей. И вот все по сей день в раже заходятся: Сенека, дескать, Сенека! Философ, дескать, и все такое прочее.

И красиво ведь философствовал. Да вот хотя бы это: «Кто не рабствует в том или другом смысле? Этот вот – раб похоти, тот – корыстной жадности, а тот – честолюбия… И нет рабства более позорного, чем рабство добровольное». Возразить – особенно противу последней самой фразы – нечего.

Но и это вот тоже Сенекой писано – для Нерона: «Как приятно владыке вселенной обратиться к своей доброй совести, а потом кинуть взгляд на распростертую у его ног громадную толпу, раздираемую несогласиями, мятежную и бессильную, готовую с диким ревом встречать чужую гибель, да и свою собственную».

Так вот что я в связи со всем этим про упомянутого любомудра сказать хочу. Ежели он, годы и годы рядом с Нероном проведши, ни черточки единой плохой в чудище эдаком не углядел и ничему толковому подопечного своего не выучил – так какой же он, к растакой матери, наставник и философ, и по какому такому праву остальное народонаселение учить берется?

А если он видеть все видел, но из страха за собственный зад гимны да пеаны владыке распевал безостановочно – так опять-таки, насколько оно честно всем прочим на предмет стоического отношения к жизни мозги вправлять, при весьма не стоически прожитой собственной?

Вот вам они и любомудры-философы. Дюринги-шеллинги-виттгенштейны. Но это, впрочем, из другой музыкальной шкатулки мелодия.

Вернемся мы лучше к нашему зверинцу. По отношению к которому, я думаю, иной читатель может и некоторое недоверие выразить. И возразить, что, во-первых, такой – почти подряд – набор чудовищ явление и не совсем типическое, а во-вторых, тут и биологический, наследственный фактор какую-то малосимпатичную роль может играть. В конце концов, и Тиберий, и Калигула, и Нерон – родом из одного, как говорят нынче, «генетического резервуара», и все они теснейшим родством промеж себя повязаны были.

Ну что ж, можно и из другого «резервуара» зачерпнуть. Из Рима пока не выезжая – для чистоты эксперимента.

И начнем мы с человека, который въедливому оппоненту может показаться блистательной антитезой всех сделанных выше утверждений о природе власти и характеристиках властителей. Ну, тут уж кому антитеза – а по мне так то самое исключение. Которое, как мы договорились – и так далее.

В общем, еще один римский император. По имени Марк Антонин. И по прозванию «Философ». Нам почему-то более известный под именем Марка Аврелия.

Ну, про него слова плохого не скажу. И писал так, что любо-дорого перечесть (перед сном – особливо, очень потом сны благие да розовые снятся), да и руководил без обычных для его должности излишеств. Будучи гомо не только сапиенс, но и вообще достойной высоконравственной особью.

О веротерпимости его и о духовных исканиях тома написаны – что уж перепевать. Милостив был неизменно ко всем, назначая преступникам наказание, меньшее того, что полагалось по закону (тут бы уже мог я и возразить, будучи вынужденным потребителем этой части наследия Марка Аврелия в повседневной будничной жизни). От судей требовал выслушивать обвиняемых внимательнейшим образом, не останавливаясь перед наказанием – чего вообще-то не любил – нерадивых судейских чинов.