Книга Дети Робинзона Крузо - Роман Канушкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Миха очень мягко остановил ее:
— Мечта никому ничего не должна. Кроме того, кто ее мечтает.
— Мы можем не говорить, если не хочешь.
— Наоборот, — хотя он уже пожалел. И добавил, без эмоций: — Ты на нее немножко похожа.
— На твою актрису? — Она прильнула к нему. — В детстве я мечтала стать археологом. Потом, когда поняла, что с этим не складывается — фотомоделью. С этим вроде бы сложилось, да не очень. Понимаешь?
Миха кивнул. Он терпеть не мог подобных взаимообязывающих разговоров. И сказал:
— Это не страшно.
Она отстранилась. Он ее обнял. Весело и тепло. Игриво. Чуть пощекотал. Она хихикнула. Миха сказал:
— Некоторым вещам вовсе не обязательно складываться так, как хотелось в детстве.
Ночь над Москвой.
...В светлое время суток мимо Михиного дома, — десять-пятнадцать минут от центра, — за час проезжает 130 автомобилей BMW, то есть больше двух в минуту.
Ежедневно несколько миллионов молодых людей мечтают поселиться в столице и разъезжать по ней именно на BMW. Они зовут это авто «бэхами» или «бумерами».
На данный момент около пятидесяти миллионов человек посмотрели фильмы «Бумер» с одноименными авто в главной роли. Знаменитое немецкое качество и аббревиатура Баварских моторных заводов трансформировалась в России рубежа эпох в национальную забаву для быстрой езды. В принципе, у нас это должно звучать как «БМЗ», по аналогии, например, с «ГАЗом». Но эпохи заканчиваются. А старые игрушки и былые кумиры очень не хотят уходить...
Нас бы не интересовали эти статистические выкладки и мечты по прошлому, если бы мы сейчас не оказались во сне. Михином сне, где странный, слегка дребезжащий голос озвучил все вышеизложенное. Миха просыпается, повторяет: «Бэ-эм-зэ...»; в его голове все еще звучат обрывки этой бессмысленной лекции о рубеже эпох. Ему почему-то не нравится этот сон, он хочет погрузиться во что-то иное, и Михе это удается. Он снова засыпает и видит удивительное место, от чего лицо спящего сначала становится безмятежным, а потом тихая радостная улыбка появляется у него на губах.
«А... Значит здесь рождается вся эта вода за окнами!» — догадывается во сне Миха.
Но есть и проблема: прежний сон не уходит насовсем, парит где-то рядом. Как старые игрушки или былые кумиры, которые не хотят уходить.
— Можно рассуждать о том, что есть свет — волны или частицы, — говорил Вася, а сам думал: «Ну хоть на этот-то раз удастся?» — Можно предположить, что он и то, и другое, и из этого мыслимого равновесия вывести гармонию, что он Бог. Или как минимум атрибут Бога. Как его гнев. Как Коран для мусульман. Но тогда Свет — лишь кирпичи. Сейчас поясню...
Рука Васи была уже на Таниной груди, но она то ли не замечала, то ли... это и есть Васин шанс, упускать который он больше не намерен.
— Понимаешь, это не ответ на наши вопросы. Мы же ничего об этом не знаем. Наше сознание приняло идею тяготения к свету в уже готовом виде, как фундамент, — с пылом рассуждал Вася. — И тогда Свет — лишь кирпичики, из которых наш собственный разум строит нашу же духовную Вселенную, только... Это все равно тюрьма! Потому что вопрос лишь в качестве кирпичей, — Вася видел место, к которому они приближались. Там было очень темно. А темнота, как известно, друг молодежи. — Мы же не можем с достоверностью сказать, существует ли Свет Изначальный. Мы даже не можем предположить, как он выглядит... Отсюда, кстати, столько модных в масс-культе спекуляций о вселенных смерти, о мирах тьмы...
Подобные алкогольно-космогонические споры были весьма популярны у студентов Московского гуманитарного университета (МГУ имени Шолом Алейхема). Этот, последний по счету, они затеяли часа три назад на кухне у Макса, выпив почти ящик дешевого шампанского. Молодые люди, видимо, по неопытности полагали, что утонченные интеллектуалки-подруги воспринимают эти споры как любовную прелюдию. Что удивительно, чаще всего — хвала взаимной неопытности — так оно и было. Теперь, когда Вася взялся проводить Таню, они продолжили спор вдвоем. Точнее, уже некоторое время говорил один Вася.
— Кирпичи — это, как ты понимаешь, всего лишь эвфемизм, — рука робко сжала Танину грудь, Вася сладко сглотнул, а Таня икнула — она прилично накирялась, — применимый лишь в том смысле, что нам совершенно по барабану, из чего состоят стенки иллюзии, в которую ты погружен. Помнишь, как в фильме «Матрица»? И проблема не в том, что где-то есть другая, более достоверная реальность, а в том, что наше существование возможно лишь в виде этих самых стенок...
«Блин, обидно-то как...»
Васе вдруг действительно стало обидно. Ему вовсе не улыбалось жить в стенке. Но вроде по логике его рассуждений выходило так. Вася даже несколько опечалился. Но тут на помощь пришел спасительный буддизм. Даже не столько на помощь — это могло стать изящным и впечатляющим завершением...
«Да, черт побери! — двинулась по спирали мысль Васи, — Буддизм, компьютеры и наркотики — этот суперактуальный психоделический микс действует безотказно! — чуть не прокричал вслух Вася, радуясь найденному рецепту, да вовремя спохватился. — Именно эту лапшу вешают на уши ультрамодные художники, писатели, режиссеры и прочие гуру масс, получая от всех остальных то, что им нужно!»
Вася знал, что ему нужно, — рука еще раз, теперь уже более настойчиво сжала Танину грудь. Было еще кое-что... В институте говорили, будто Таня заводится от буддизма. Правда, Вася не совсем представлял, что бы это могло значить.
Молодые люди на курсе делились на спортсменов и умников, «интеллектуалов», как любили самоопределяться последние. У многих из этих последних уже определились будущие круглые и толстые попки и будущее тотальное отсутствие мышц. Зато они блистали интеллектом, и еще больше — алмазами эзотерических путешествий — блистал их внутренний мир. На что они и ловили девушек. Спортсмены были тупы, денежны и прямолинейны, как реклама зубной пасты. Но именно это — солнечные улыбки во все 32 зуба и накачанные туловища с шестью играющими квадратиками на плоском животе — было крючком, которым они вылавливали в девичьих глазах своих перламутровых рыбок. Причем, мать их, крючком весьма эффективным! Что, на взгляд Васи, было не то чтобы несправедливым, а скорее свидетельствовало о слабости и весомой плотской составляющей так называемой загадочной женской природы.
Таня обычно иронизировала над спортсменами и их легкодоступными девочками. В институте ее считали недотрогой. Вася же видел себя диким мачо с душой поэта, певцом-партизаном городских улиц, таким Джимом Моррисоном в постмиллениумной версии. Исходя из созданного автопортрета, Вася даже предполагал, что у них с Таней — рафинированной эстеткой из хорошей семьи — установилось что-то вроде духовной связи. За Таней многие пытались приударить, не без прицела на «хорошую семью». Вася тоже был бы рад выйти за рамки духовности и установить телесный контакт. Но все его попытки, кроме неопытных поцелуев, натыкались на преграду ее рук и вечное девичье «не надо». Конечно, Вася не представлял себе, как кто-то может заводиться от буддизма, полагая это сплетней завистливых и злых на язык шутников, но сейчас ему нужно было заканчивать тему стенок.
