Книга Патология лжи - Джонатон Китс

– У него была большая практика с ожоговыми больными.

– В госпитале в Сан-Франциско.

– Он был лучшим.

– Он ведь там преподавал…

– Он работал только с самыми талантливыми студентами.

– Анатомию. Вскрытия, если я не ошибаюсь. Его студентам доставались лучшие трупы.

– Да. Пи-Джей бы на его курсе успеха не имел. Да и я, пожалуй, тоже.

4

Первое, что нужно знать о трупах: прежде чем препарировать, их годами вымачивают в формальдегиде. В результате они становятся удобными с точки зрения анатомии, но из-за консервации текстура и плотность уже не те, не как у живого тела. Кожа становится сухой, как писчая бумага. Мускулы тоже меняются – они твердые и волокнистые, точно пережаренная индейка. Но самые драматические превращения происходят с мозгом: in vivo[5]это влажная желеобразная масса, а у трупа он становится плотным и сжатым, как мячик. Трупы бескровны. Окрашенные участки указывают, какие вены были использованы для выкачивания жидкостей, в артерии делают инъекции формальдегида. Формальдегид пахнет, как джин. Точнее – как перегар от дешевого джина после бурной попойки.

Может показаться довольно странным, я понимаю, но когда мне было двенадцать, я изучала анатомию у папы. Мы работали по вечерам, после окончания занятий в медицинской школе. У папы там был припрятан отличный труп, и мы на нем практиковались. Прежде чем приступить к препарированию, я должна была прочесть учебник и усвоить теорию, и я всегда оправдывала ожидания. Втайне папа проводил соревнование между мной и своими студентами. Чаще всего лидировала я.

Прежде чем попасть мне в руки, мой труп был восьмидесятитрехлетней жертвой кровоизлияния в мозг. Длинный, бескожий, с огромным тяжелым пенисом, похожим на тотемный столб, лишенным всех жизненных соков. Его руки были точно с полотен старых мастеров. Папа не разрешил мне дать ему имя. Он сказал, что нельзя называть трупы, это делает их людьми, что осложняет работу со скальпелем и сказывается на точности разрезов. Даже оперируя всех этих женщин, он смотрит на них отстраненно, добавляет или убирает их плоть в соответствии с модой и стремится забыть их голоса, истории их браков, их любимые напитки. С помощью анестезиолога он может превратить их в безликое скопище мышц, жира, костей: материал для работы скульптора, который нужно вернуть к жизни. Папочка не позволил мне дать трупу имя, потому что хотел научить меня тому, что знал сам. Сделать похожей на него.

Для папочки был важен ритуал. Мы всегда были в масках и хирургических перчатках, волосы я зачесывала назад. Папочка позаимствовал в библиотеке деревянную стремянку, чтобы я доставала до стола. Прежде чем взяться за скальпель, мы обсуждали, что хотим рассмотреть и как собираемся до этого добраться. Если я правильно отвечала на вопросы, он награждал меня сухим поцелуем в губы.

Тела – штуки неправильные. Нервы, сухожилия, даже главные артерии вечно оказываются не там, где пытаешься их найти. Учебники могут лишь приблизительно описать анатомию абстрактного трупа. Это своего рода вызов, одна из задач препарирования и один из уроков. Наука – это числа и упорядоченность, а медицина – это искусство. Препарирование трупа напоминает редактирование статьи – ты должен найти главное в том, что зачастую выглядит огромной бесформенной кучей.

Папочка позволял мне выполнять большую часть работы скальпелем, но, разумеется, некоторые аспекты препарирования требовали его помощи. То, что говорят о весе трупов, – правда, так что папа привык к большим нагрузкам. Лишь немногие мужчины, и тем паче немногие женщины, могут понять, что интеллект – не только материальная, но и духовная субстанция, и если ты не можешь воплотить свои идеи, лучше перестать думать вообще. Работая с папочкой, я научилась использовать свой интеллект. Когда я представляла себе, что я – это он, я даже могла передвигать трупы.

Тогда папочка был еще более-менее женат на моей матери, и это мое факультативное образование не вызывало у нее ни капли энтузиазма. Думаю, она ревновала из-за того, что мы проводим столько времени вместе и эти занятия исключают ее из нашего общества. Иногда мы работали вечерами часа по три. В итоге она заявила, что двух занятий в неделю более чем достаточно. И даже это много, и она не уверена, что это здоровое увлечение.

Школьные учителя меня в основном любили несмотря на то, а может, именно потому, что я не была популярна среди учеников. Я была одной из тех, кто всегда выполняет домашнюю работу, делает дополнительные задания и может ответить на самые трудные вопросы. Меня никогда не выбирали в совет школы, я не принимала участия в школьных постановках, я пыталась быть искренней, но никто не понимал меня, а если и удавалось с кем-то подружиться, то дружба длилась не дольше одного семестра. В итоге я могла утешаться лишь своей исключительностью. В то время я хотела быть всем и сразу, поэтому подтверждение своей одаренности было для меня столь важно. Но я пообещала себе оставаться скромной.

Однако отношение мистера Попа, нашего преподавателя биологии, сильно меня задевало. Когда однажды он своим плюшевым ласковым голосом попросил меня остаться после уроков поговорить с ним, я была уверена, что он хочет похвалить меня за доклад по внутреннему уху. Вместо этого он привел меня к себе в кабинет, чтобы напомнить: здесь преподаватель он, и когда мои знания оценены, мне следует ограничивать себя короткими подобающими комментариями. «Постарайся быть такой же, как твои одноклассники», – надоедливо повторял он, а потом его лицо расплылось перед моими глазами, и сквозь слезы я видела только большую коричневую родинку у него на щеке.

Вечером я снова расплакалась перед папочкой, он пригрозил позвонить директору школы. Он сказал, что я слишком развитая, вот в чем проблема, и этот хренов мистер Дьякон или как его там, чувствует, что его авторитету это. угрожает. Он произнес вслух то, о чем я думала.

Папочка понимал меня. А меня понять нелегко.

5

– Так ты это сделала или нет? – прямо спрашивает меня Дейрдре.

Она сидит напротив меня в «Джио», бистро рядом с Юнион-сквер, выковыривая сухарики из своего «цезаря». Хотя мы уже тысячу раз были здесь и она, прекрасно зная, чего ждать от здешних салатов, снова хнычет, что еда здесь слишком сильно приправлена.

И лишь для того, чтобы заткнуть ее и не слушать, как она комментирует ланч, во имя спасения наших жизней, я соглашаюсь рассказать ей, как прошло мое свидание с Перри Нэшем. Я готова ответить на любые ее вопросы.

– Так ты это сделала или нет?

– Что-то в этом роде.

– Что значит – что-то в этом роде? – Она хрустит очередным сухариком. – Либо ты делаешь, либо – нет. Ну за исключением того, когда можно… найти иной выход.

Я наклоняюсь к ней, стараясь не влезть локтем в тарелку с хлебом.

– Я хочу сказать, что он сделал это сзади.