Книга Могильщик кукол - Петра Хаммесфар

Под присмотром бабушки, на радость родителям, Бен прекрасно развивался. На очередной ярмарке, в мае 74-го года, с розовыми щечками и пухлыми, крепкими кулачками, он уже сидел в детской коляске, опираясь спиной на подставленные подушки. В глазах Труды светилась гордость, когда она толкала коляску по рыночной площади, а ее то и дело кто-нибудь останавливал с разговорами.

В одном из киосков она купила пеструю погремушку, издававшую, если ее хорошенько потрясти, звук альпийских колокольчиков. Но Бен, испугавшись шума, отказался трясти игрушку. Однако крепко держал ее в кулаке — в отличие от Альберта Крессманна, тотчас выбрасывавшего из коляски каждый предмет, который ему вкладывали в руку.

В сентябре на празднике стрелков Якоб уже на руках пронес Бена по площади и там, где толкотни было поменьше, поставил на ноги, дав малышу возможность самому сделать несколько шагов. Труда купила сыну вертушку, с которой тот, конечно же, не знал, что делать.

В мае 75-го года похоронили отца Якоба, но детей не хотели лишать маленькой радости, и Бена вместе с Бэрбель решили прокатить на карусели. Правда, как только карусель тронулась, Якобу пришлось вскочить и снять Бена, потому что насмерть перепугавшийся малыш начал орать будто резаный.

Догадка, в течение последних месяцев угнетавшая Труду, все сильнее и болезненнее сжимала ее сердце. Да, Бен научился сидеть, стоять, немного ходить и издавать несколько непонятных звуков. И больше ничего. Происходило лишь то, о чем Труда так усердно молилась. Он жил и рос.

* * *

Вплоть до самой смерти в ноябре 76-го года мать Якоба не уставала повторять, какое счастье, что муж не дожил и не увидел несчастья, постигшего их семью. Вместе с пожилыми соседками она ломала себе голову, чья в том вина.

Насколько позволяла память, женщины восстанавливали время, предшествовавшее рождению Бена. Но ни одна не смогла припомнить, например, большую черную собаку, которая, забежав во двор, могла бы напугать Труду. Да и цыгане, которые, если их прогнать, могут оставить после себя проклятие, тоже не приходили в деревню. И в обеих семьях никогда не было подобных случаев. У Якоба определенно ничего похожего, да и со стороны Труды тоже.

Тот факт, что причина заключалась в падении Труды на обледеневших ступеньках кухонного крыльца, мать Якоба не рассматривала. Иначе вся ответственность непосильным грузом легла бы на ее плечи. А в тот несчастный день свекровь Труды забыла рассыпать по скользким ступенькам золу.

До самой смерти бабушка Бена надеялась, что еще может что-то измениться. За месяц до смерти она совершила паломничество в Лурд,[2]откуда привезла домой две бутылки святой воды и воспаление легких. Водой она окропила затылок Бена, а от воспаления легких умерла сама.

Для Труды смерть свекрови стала тяжелым ударом. За первыми двумя годами, наполненными гордостью и счастьем материнства, для нее наступили мрачные времена. Все ее существо противилось признать очевидное, когда, возвращаясь с поля или из хлева, она входила в кухню и видела сидящего в углу Бена.

Бабушку малыш слушался с первого слова и оставался сидеть там, где она его сажала, правда нередко с надранным задом и опухшим, заплаканным лицом. Когда входила Труда, мальчик не поднимал глаз и, погруженный в свой внутренний сумрачный мир, оставался совершенно равнодушен к окружающему.

Для сестер Бен был не более чем поставленная в угол метла. Анита стремилась к высокому, дружила с дочерью врача и делала вид, что брата на свете не существует. Бэрбель иногда жалела Бена и, если никто не видел, совала ему конфету в рот и гладила его по волосам. Вечерами Якоб брал сына на колени, качал на ноге и приговаривал: «Ах, все уладится, все будет хорошо».

Однако он не мог вызвать у Бена даже подобия улыбки. Для Труды зима 76/77 года оказалась особенно тяжелой. Она повсюду таскала сына с собой, пыталась научить его некоторым словам. А вечерами обсуждала с Якобом, что им делать дальше. До весны необходимо было найти какое-то решение: в одиночку Якобу не справиться с посевными работами.

С подобной проблемой другим тоже пришлось столкнуться, и они нашли выход из положения. Пауль Лесслер, Тони фон Бург и старый Клой еще в начале семидесятых организовали сельскохозяйственное товарищество. Рихарда Крессманна это не заинтересовало, на него и без того работало полдюжины людей.

К этому времени Тони фон Бург вышел из товарищества и начал специализироваться на птицеводстве. А большую часть своей земли продал под застройку. Тея Крессманн при каждом визите повторяла Труде, что благодаря удачной операции Тони заработал кучу денег. И чтобы налог не поглотил их, добавляла Тея, он вложил вырученное в строительство многоквартирных домов.

В результате Якоб занял место Тони и с помощью друзей организовал работу на своем дворе.

Для себя Труда недалеко от заднего выезда со двора разбила огород. Весной и летом 77-го года ежедневно после обеда она выбегала из дома и сажала Бена между грядок, где поначалу он спокойно оставался сидеть. Но не долго. Возможно, Бен был слишком глуп, чтобы выговорить слово «мама», однако он быстро разобрался, что его мама, в отличие от бабушки, сделана из другого теста.

В первые дни огромные пространства вокруг еще приводили Бена в замешательство. Он неуверенно моргал на солнечный свет, с полуоткрытым ртом удивлялся облакам и испуганно вздрагивал, когда пчела или мотылек подлетали к нему слишком близко. Затем мальчик в первый раз прополз часть пути по направлению к проселочной дороге, которая за огородом параллельно Бахштрассе вела в Лоберг. Прополз недоверчиво и боязливо, не спуская с Труды глаз. А уже через какую-то неделю мелкими, семенящими шажками так быстро несся к своей цели, что у Труды перехватывало дыхание, прежде чем она успевала его схватить.

«Нет, нет, — каждый раз, запыхавшись, едва переводя дух, говорила она. — Ты должен оставаться со мной».

Но разговоры с ним были практически бесполезны. Слов он не понимал. Для него существовала только игра: убегать, чтобы его ловили. Труда часто думала, что Бен действительно понимает, только когда его колотят — как это делала свекровь. Но сердце Труды не лежало к побоям. Привязывать сына она тоже не хотела, все-таки он человек, а не зверь. Но каждый раз, когда она бежала за ним, у нее возникало чувство, словно небо сомкнулось над ее головой.

Она ощущала себя изгоем, исключенной из общества, — с клеймом не на лбу, а на руках. Она не могла больше ходить с Иллой фон Бург в воскресенье утром на церковную службу. Она не могла больше сопровождать Антонию Лесслер в воскресенье во второй половине дня в Лоберг, чтобы позволить себе провести часок в кафе-мороженом, пока мужчины гоняют мяч на футбольном поле. Она больше никого не могла пригласить к себе на кофе во второй половине дня. И тем более принимать приглашения других, даже если речь шла о самых значительных событиях в их жизни.

Она еще успела принять участие в свадьбе Эриха Йенсена и Марии Лесслер. Но бракосочетание состоялось в 1974 году. Тогда еще была жива свекровь, оставшаяся дома с Беном. Но когда от Бруно Клоя забеременела третья девушка из Лоберга и по приказу отца в сентябре 77-го года он был вынужден жениться на Ренате, Труда отговорилась мигренью. На свадьбу Бруно Якоб отправился с дочерьми.