Книга 101 Рейкьявик - Халлгримур Хельгасон

Смотрю ему в глаза. Эти глаза смотрят назад. Смотреть вперед они уже перестали. Почему не выпускают очков специально для людей, неспособных «заглянуть правде в глаза»? Наверно, ему просто надо ходить в солнечных очках.

— Нет.

— А ты уверен? Уверен, что она у вас не ночует?

— Ночует. Спит со мной.

— Чего?!

— Шутка.

— Знаешь что, Хлин, по-моему, твоя мать лесбиянка.

Тут песня как раз закончилась, и вокруг стало слишком шумно. Я снова смотрю на него, затем озираюсь по сторонам. Какая-то наштукатуренная синеглазка (ц. 7000) в глубине кресла с лицом как на гравюре глядит на нас и улыбается мне, помада шевелится, будто говорит: «А я нет. Я не лесбиянка». Бросаю взгляд на ее бюст, потом опять на старика. Бюстгальтера нет. А папа, хотя он и пьян, ведет себя, как всегда, по-хавстейнновски.

Небольшой перерыв, а потом начинается другая песня: «Highway to Hell»,[17]занимавшая семнадцатое место в хит-парадах Америки летом 1979 года, когда я получил права и он одолжил мне машину, то есть попросил подвезти, чисто символически, — и мы возобновляем беседу.

— Что ты на это скажешь?

— Не знаю. Почему ты так решил?

— А вот решил, и все. Она… Подруга моей Сары видела их вместе в гей-клубе на Клаппастиг.

— Ну и?…

— И чего доброго, друг на друге верхом.

Кончик его носа касается моего уха. Мне кажется, что он похож на его хуй, набухшая головка возле ушной раковины. Отец — набухшая головка, уже не стоит, не сидит, уже не в позиции силы, только разбух… Голый король…

М-да… А я курю сигареты «Принц».

— Так ты ничего не хочешь сказать?

Молчание, как у AC/DC.

— Ты молчишь, тебе это, наверно, по фигу, да, тебя это не колышет? Представляешь, шестой десяток бабе, и вдруг ни с того ни с сего: «Здрасте, я лесбиянка!»

— Лучше поздно, чем никогда…

Мы в очереди на вход в «К-бар». Там новый вышибала, он еще толком не выучил, кого можно впускать. Нас он не знает. Я его самого раньше не видел, только татуировку у него на шее. Ну хоть что-то оригинальное. На часах, по-моему, уже 200-й, мы в каком-то ледниковом периоде. Это называется «выйти поразвлечься». На мне черные джинсы — карманы полны пальцев, — белый свитер и кожанка. В каких я ботинках, не видно — в такой толпе, — вроде бы в своих черных. Девушка, стоящая передо мной (ц. 30 000), говорит: «Хай», а я только киваю в ответ. Она работает на Скоулавёрдюстиг в видеопрокате, давала мне порнофильмы. Марри протягивает мне сигарету, и мы пытаемся согреться ею, вобрать в легкие ее тепло. Точно примус на полюсе. Братья Амундсены. Пока нас впускают, проходит двенадцать лет.

Сканируем местность. Я протираю очки. Весь «К-бар» — одна комната около тридцати пяти квадратных метров. Битком набитая. Как пачка сигарет (20 шт.). Одну я закуриваю, освобождаю место в пачке, протискиваюсь сквозь танцующих. «Girls on film, girls on film».[18]

Duran Duran. Натыкаюсь локтем на одну из грудей, произношу пару раз вялое «хай», и меня вытряхивает к стойке, как шарик в лототроне, который сегодня вдруг оказался выигрышным. Притом единственно верным: я очутился рядом с Ловой (ц. 15 000).

Первый наезд:

— Ой, привет! Ну, как ты после вчерашнего?

— А-а, ты там тоже вчера была…

— Ну, так уж я тебе и поверила, что ты ничего не помнишь!

Это только одна из шестнадцати фраз, которые произносятся здесь в данный момент. Лова — это как бы 68-я программа. Надо шестьдесят восемь раз переключить канал, чтоб добраться до нее. А пока добираешься, постоянно натыкаешься на что-нибудь поинтереснее. Сегодня за стойкой Кейси. Кейси Крэмбой. Он дает мне три больших стакана пива. Лова ловит меня. И начинает:

— А-а, ты пьешь? А я думала, ты ваще не пьешь. Я ваще ни разу не видела, чтоб ты напился. Я думала, ты недееспособный.

Ну, пошло-поехало…

— Да, я недееспособный. С самого рождения. Меня, наверно, родили во время пьянки, с тех пор я ни капли в рот не беру. Наверно, потому что у меня папа алкаш, а мама лесбиянка, я сегодня тоже решил сменить сексуальную ориентацию и торжественно это отмечаю, понимаешь, я решил дойти до конца, чтобы не посрамить свой род.

— Bay!

Мне удается передать ребятам стаканы пива, никого не облив, а рядом есть свободный столик. То есть свободны стулья вокруг него, а на самом столе танцуют две цыпочки (ц. 15 000 и 25 000). Садимся и сидим. Смотрю на оранжевые колготки надо мной, выпуская из себя дым. Трёст и Марри, осклабившись, смотрят на меня. Трёст наклоняется к уху:

— How much?

Когда говорят по-английски, меня это всегда добивает. Что-то в этом есть такое несуразное. А Трёст хотел спросить: сколько бы я заплатил за ночь с этой, в оранжевых колготках? Это так, между нами, наша оценка женской красоты.

Присматриваюсь к ней повнимательнее. Там, где кончаются колготки, начинаются светлые волосы. Длинные, как световой год. А мозг еще дальше. В танце трудно нащупать глазами священное лоно, даром что юбка — мини; а вот груди ладненькие, груши в банке, не застят лицо, вырезанное из фотографии класса Коммерческого института, — ничего особо мощного. Это «пони».

— Ну, тысяч двадцать пять…

— Да нет, больше.

— Ага. Тридцать за ночь минус пять за обучение.

— Хей ли…

Эту фразу Трёст совсем недавно слизал у меня. А раньше он всегда говорил: «Yes, sir!» или «Олрайт!» Осматриваю местность. Тридцать процентов знакомых рож, остальное — какие-то номера. Какой-то народ с более новыми и более совершенными номерами. Эйглоу Манфредс (ц. 75 000) тоже тут. Она дикторша. Эй-глоу day-glow. Трёст как-то сказал, что отдал бы за нее левую руку; а он левша. Не думаю, что Эйглоу была бы в восторге от однорукого. Хотя спать у него «под крылышком», пожалуй, удобнее. Сигрун всегда хотела спать у меня «под крылышком». С тех пор крыльями не махал. А с Эйглоу Манфредс я даже не разговаривал, она просто дала мне свою изжеванную жвачку. Дора (ц. 25 000) тоже здесь, и Магга Сайм (ц. 30 000). И Тимур, — сидит в углу за своим столом, жирный агрегат с ZZ-Тор-овской бородой.

«К-бар» мне по кайфу, потому что здесь всегда давка и музыка всегда на полную мощность. Так что не приходится ни танцевать, ни разговаривать. Сидим. «Scream».[19]Майкл Джексон. И Дженет (ц. 3 500 000). Парят надо мной. А я парюсь. Херта Берлин тоже здесь (ц. 150 крон. Как автобусный билет. В один конец). Она хочет подсесть к нам. Нет! Как сказал Снорри Стурлусон: «Не наезжайте на меня!»[20]Она взгромождается на стол и бесцеремонно сметает оранжевые колготки локтем. Цыпочки чуть не валятся прямо на Трёста, но успевают опереться о стенку. Они еще совсем малолетки и не догадываются отпихнуть Херту ногой, они перешагивают на другой стол. Каблук одной из них погружается в расплавленный воск от свечки. Херта сидит на столе. Ляжки напружиниваются. Хорошо хоть, она в джинсах «Ливайс», они выдержат. Улыбается до ушей. Чего ей надо? Чтобы я посчитал у нее зубы? Марри в свое время вписал ее к себе на хату, где-то в конце прошлого десятилетия. «Everybody’s got a hungry heart».[21]Второй наезд: