Книга Жестокое и странное - Патрисия Корнуэлл

– Позвольте задать вам один вопрос, док, – обратился он ко мне, когда я вернулась к столу. – Какие бы чувства вы испытали, если бы поймали тех скотов, что убили Марка?

Я не ожидала такого вопроса. Мне не хотелось думать о тех людях.

– Разве где-то в глубине души вам не захотелось бы увидеть, как повесят этих сволочей? Или, – продолжал он, – вступить в спецкоманду для расстрела, чтобы самолично нажать на курок?

Марк погиб при взрыве бомбы, оказавшейся в урне лондонского Викторианского вокзала и сработавшей именно в тот момент, когда ему случилось проходить мимо. Испытанные мною горе и потрясение были настолько велики, что я и не думала о мести.

– На мой взгляд, бессмысленно смотреть, как будут казнить группу террористов, – сказала я.

Марино пристально посмотрел на меня.

– Что ж, это вполне в вашем духе. Вы бы сделали им бесплатное вскрытие, если бы это оказалось в ваших силах. Вы бы с удовольствием разрезали их живьем, не торопясь. Я не рассказывал вам, что случилось с семьей Робин Нейсмит?

Я потянулась за своим скотчем.

– Ее отец был врачом в Северной Вирджинии, замечательный человек, – начал он. – Через шесть месяцев после суда он слег от рака и пару месяцев спустя умер. Робин была единственным ребенком. Мать переезжает в Техас, попадает в автокатастрофу и теперь передвигается на инвалидной коляске, живя лишь воспоминаниями. Уоддел сгубил всю семью Робин Нейсмит. Люди гибли от одного соприкосновения с ним.

Я думала о выросшем на ферме Уодделе, в памяти проплывали его размышления. Я представляла его сидящим на крыльце, жующим помидор с привкусом солнца. Я пыталась представить, какие мысли пронеслись у него в голове в последнюю секунду его жизни. Прочел ли он молитву?

Марино затушил сигарету и, видимо, собрался уходить.

– Вы знаете детектива Трента из Энрико? – спросила я.

– Джо Трент. Был в «К-Девять» и, получив сержанта пару месяцев назад, стал сыщиком. Несколько суетной, но ничего.

– Он звонил мне по поводу мальчика... Марино оборвал меня.

– Эдди Хита?

– Не знаю, как его зовут.

– Тринадцатилетний подросток, белый. Мы занимаемся этим. «Лакиз», в центре города.

– "Лакиз"?

– Ночной магазинчик, возле которого его в последний раз видели. Это неподалеку от Чемберлен-авеню, Нортсайд. И что же Трент от вас хотел? – Марино нахмурился. – Прослышал, что Хит может не выкарабкаться, и решил заблаговременно с вами договориться?

– Он хочет, чтобы я взглянула на необычные раны, похожие на садистские увечья.

– Господи. Как же меня бесит, когда страдают дети. – Отодвинув свой стул, Марино потер виски. – Проклятье. Не успеешь отделаться от одной твари, как тут же ей на смену является другая.

После ухода Марино я села на каменную плиту камина и смотрела, как там мерцают угли. Я чувствовала усталость и какую-то бесконечную тоску, которую была не в силах прогнать. Смерть Марка оставила у меня в душе рубец. Я вдруг неожиданно осознала, насколько сильна была моя любовь к нему.

В последний раз я видела его в тот день, когда он улетал в Лондон, и, прежде чем он поехал в аэропорт, мы успели наскоро пообедать где-то в центре города. Из последних проведенных вместе с ним минут я отчетливо запомнила, как мы оба посмотрели на свои часы, когда на небе вдруг сгустились тучи и по окну, возле которого мы сидели, потекли первые капли дождя. У него на подбородке была маленькая царапинка – порез от бритья, – и потом, вспоминая его лицо, я неизменно видела его с этой ранкой, и почему-то от этой детали у меня как-то особенно щемило сердце.

Он умер в феврале, когда война в Персидском заливе подходила к концу, и оставил мне вечную боль. Я продала свой дом и переехала на новое место. Но, покинув родные края, я ничего не добилась, лишь потеряла окружавшие меня растения и хороших соседей. Обустройство на новом месте, перепланировка сада только усугубили мой стресс. За что бы я ни бралась, везде возникали какие-то трудности, на которые у меня не хватало времени, и я представляла Марка, качающего головой.

«Как такой рассудительный человек может...» – сказал бы он с улыбкой.

«А что бы сделал ты?» – в свою очередь мысленно спрашивала я его ночами, когда мне порой не удавалось уснуть. «Как, черт возьми, поступил бы ты сейчас, здесь, на моем месте?»

Вернувшись на кухню, я сполоснула свой стакан и пошла в кабинет узнать, что ожидало меня на автоответчике. Звонили несколько репортеров, мама и Люси, моя племянница. Трижды просто клали трубку.

Мне бы очень хотелось, чтобы мой телефон нигде не значился, однако это невозможно. Полиция, адвокатура, четыреста или около того судмедэкспертов по всему штату – все могли вполне законно звонить мне в нерабочее время. Чтобы хоть как-то отгородиться от подобных вторжений в личную жизнь, я прибегала к помощи автоответчика, и все, кто звонил с угрозами или оскорблениями, рисковали быть вычисленными по определителю номера.

Нажав кнопку, я стала просматривать номера, появляющиеся на узеньком экранчике. Дойдя до тех трех звонков, я оказалась в полнейшем недоумении и растерянности. Номер телефона был мне теперь знаком. Он появлялся на моем экране уже несколько раз за последнюю неделю, и звонивший неизменно клал трубку, не оставляя никаких сообщений. В свое время я пробовала звонить по этому телефону, с тем, чтобы узнать, кто это, но там раздавался лишь пиликающий сигнал, похожий на факс или компьютер. Кому и зачем понадобилось трижды звонить мне в промежутке от десяти двадцати до одиннадцати вечера, пока я ожидала доставки тела Уоддела в морг. Компьютерные телефонные звонки не повторяются с такой частотой и в такой поздний час, а в случае неправильного номера кто-то уже давно должен был бы узнать об ошибке.

За то короткое время, что оставалось до утра, я просыпалась несколько раз. От каждого едва различимого скрипа или шороха в доме у меня начинало учащенно биться сердце. Красные огоньки на контрольной панели сигнализации, висевшей напротив кровати, зловеще мерцали, и, когда я поворачивалась или поправляла постель, сенсорное устройство, которое я не включала, когда находилась дома, беззвучно наблюдало за мной своими ярко-красными глазками. Мне снились странные сны. В половине шестого я включила свет и стала одеваться.

Еще не рассвело, и, когда я ехала в офис, на улицах было очень мало машин. Пустынная автостоянка за воротами оказалась усеянной маленькими восковыми свечками, которые зажигаются на вечерах моравских братьев и прочих религиозных праздниках. Однако на этот раз ими воспользовались для протеста. Несколько часов назад они были оружием. Поднявшись наверх, я приготовила кофе и начала просматривать оставленные мне Филдингом бумаги. Мне было интересно, что оказалось в конверте, найденном мною в заднем кармане Уоддела. Я ожидала увидеть нечто поэтическое, или очередные размышления, или письмо его духовника.

Но то, что я обнаружила, и то, что Уоддел считал «сугубо конфиденциальным» и просил захоронить вместе с ним, оказалось квитанциями об оплате. Как ни странно, пять из них свидетельствовали о плате за телефонные услуги и три – за еду, включая ужин с жареным цыпленком, заказанный в «Шониз» двумя неделями раньше.