Книга Иная сила - Вадим Сухачевский

А это кольчуга и шлем Людовика Святого – дар, принесенный монархом Ордену еще на Палестинской земле.

Ну а латы Ричарда Львиное Сердце многим ли дано было узреть из живущих ныне в этом мире?

А про этот позеленевший медный наконечник – кто бы знал, что он с копья самого царя Давида? Тоже привезенная из Палестины драгоценная реликвия Ордена.

И другие кольчуги, доспехи, шлемы – за всем этим история бранной славы и шествия христианства по земле.

Вывешено было напоказ (фон Штраубе и это сразу уразумел) тоже не зря: посвященным должно было напомнить о прошлых заслугах и могуществе столь почитаемого некогда во всем христианском мире Ордена.

На другой стене висели куда более сверкающие предметы оружия, однако воистину не все, что сверкает, с непременностью драгоценно. Всем этим начищенным до блеска кирасам, латам, палашам, наколенникам, барон знал, от силы лет сто пятьдесят, а то и меньше, так что скорее они бы подошли для украшения стен какого-нибудь трактира в рыцарском стиле, чем для гостиной комтура одного из древнейших рыцарских орденов.

— Сейчас все будут в сборе, — сказал граф Литта, спускаясь в залу по боковой лестнице – видимо, наблюдал за улицей с верхнего этажа.

И вправду, после его слов дверь открылась. Первым молча вступил отец Иероним. Лицо его было строго, спина пряма. Слишком пряма для девяностолетнего старца. И слишком непреклонно пряма для монаха, явившегося к самому высокому после магистра иерарху Ордена.

Тотчас вслед за ним появились орденские браться Жак и Пьер – они-то, видимо, и привезли отца Иеронима, иначе как бы нашел дорогу сюда слепец? Оба, войдя, приветствовали комтура какими-то завитушистыми поклонами, более пригодными для приветствия какого-нибудь высокого светского вельможи.

Граф Литта слегка покривился, но делать внушения им не стал, ибо тем временем отец Иероним наконец как-то нащупал своими бельмами и его, графа, и фон Штраубе. Барон всегда несколько робел под взглядом этих белых слепых глаз, казалось умевших смотреть в самую душу. На сей раз, однако, слепец лишь прошелся по нему бельмами, а вот на Литте их позадержал, и фон Штраубе почувствовал, что при этом даже комтура охватила робость, ибо так сурово не могут смотреть никакие зрячие глаза.

Явно приложив к тому усилие, граф отвел взгляд от этих бельм и сказал:

— Прошу рассаживаться, братья, времени у нас не много, а разговор предстоит важный.

Сам он первым уселся за стол и сделал знак братьям Пьеру и Жаку, чтобы те усадили отца Иеронима сбоку от него, но тот, отстранив их помощь, сам, точно зрячий, избрал для себя место, уселся напротив комтура и снова вперил в него свои бельма. Единственное, что смог сделать комтур, дабы защититься от них, это, изобразив тягостную муку головной боли, прикрыть глаза, как забралом, рукой. Между тем другою рукой он успел взять за плечо фон Штраубе и усадить его с собою рядом справа.

Братья Пьер и Жак, видя неудовольствие графа, робко уселись на скамью у левого края стола.

— Не стану говорить об известном, — сказал комтур, — о бедственном положении Ордена и о том, что надо любыми путями изыскивать меры для его спасения.

— Любыми? — раздался голос слепца. — Я стал слабо слышать. Вы сказали: «любыми», не так ли, комтур? Я часом не ослышался?

— Нет, вы не ослышались, — с трудом пряча раздражение, отозвался Литта. — Именно так: любыми.

— Любыми, угодными Господу, — произнес наставительным голосом слепец.

Рука графа была уже слабым прикрытием от этих пронзительных бельм. Литта убрал ее от лица и (правда, отведя глаза) возразил достаточно властно:

— Не станете же вы поучать меня, отец Иероним, что угодно Господу, а что ему не угодно. Во всяком случае Господу угодно сохранение Ордена – этого, надеюсь, никто здесь не станет оспоривать?

Поскольку надо же было куда-то смотреть, то, говоря это, граф сурово взглянул на братьев Пьера и Жака, отчего те вовсе сникли, ибо менее всего намеревались что-либо из произносимого тут оспоривать.

— А с тех пор, как наш магистр почил, — твердеющим голосом продолжал граф Литта, — принимать жизненно важные для Ордена решения выпало на мою долю. И решение мое таково. Поскольку сей христианский град гостеприимно приютил нас в наших земных скитаниях… А сие тоже не обошлось без воли Господа – полагаю, и на это никто не возразит, ибо ничто не творится без Его воли… Так вот, поскольку он нас приютил, то и быть отныне благословенному граду сему тем богоугодным прибежищем, в котором…

Глянув за окно, фон Штраубе на какой-то миг перестал его слушать. Там тьму, только что непроглядную, едва-едва начинал вспучивать угрюмо-серый рассвет. На благословенный, богоугодный Эдем места эти, в отличие от солнечной Мальты, не больно-то походили. Тоска была навсегда оставаться в здешних краях, к чему комтур явно и вел разговор.

Однако с месторасположением Ордена, кажется, было уже окончательно решено, тут даже отец Иероним не восперечил более, непокорствие было только в бельмах этих.

А Литта говорил уже о другом. Фон Штраубе снова прислушался.

Теперь разговор шел о новом гроссмейстере Ордена. Дело казалось барону давно решенным. Поскольку другие четыре комтура почили вслед за прошлым гроссмейстером, то кому как не Литте, последнему живому комтуру, а также хранителю орденской печати и казны, кому иному Орден и возглавлять? Так оно исстари повелось, что комтур-хранитель занимает место гроссмейстера.

Оказалось, граф Литта тем не менее мыслил иначе.

— …И, памятуя о том, что сей монарх, сей один из немногих оставшихся истинных рыцарей, — продолжал комтур мысль, начало которой фон Штраубе, отвлекшись, недослышал, — сей славный монарх дал нам приют… На что его, без сомнения, подвигнул сам Господь… — добавил он, уже прямо глядя на отца Иеронима… — Так вот, при сих его великих заслугах, пользуясь правом последнего комтура, решаю, что и возглавлять Орден отныне надлежит ему.

Над залой на какой-то миг повисла тишина. И в ней особенно резко прозвучал в следующее мгновение голос отца Иеронима:

— Императору-иноверцу – гроссмейстерский жезл? Я не ослышался?

— Вы не ослышались, отец Иероним, — довольно желчно ответил комтур. — Слух вам не изменяет, в отличие от зрения. Я разумею не умение просто видеть, а и дар Божий видеть наперед. Видеть, что единственное спасение для Ордена…

— В гроссмейстере-иноверце?!

Грозен был в эту минуту отец Иероним, и бельма его, казалось, прожечь были готовы насквозь. Но и комтур был вполне тверд. Глядя ему, как зрячему, глаза в глаза, граф Литта возвысил голос:

— Вы забываете, отец Иероним, что император сей – христианин и страну его населяют христиане!

И как-то сник суровый отец от этого повелительного голоса, даже бельма свои отвел. Только пробурчал едва слышно себе под нос:

— Христиане, от которых самого Господа тошнит…