Книга Соборы пустоты - Анри Лёвенбрюк

После многих приключений на пути святого Иакова, пережив ненастье и нападение разбойников, прикинувшихся паломниками, я добрался до города Лиона. Там, на постоялом дворе, я встретил купца из Болоньи, который поведал мне о некоем Санчесе, еврейском враче, слывшем величайшим каббалистом и ученейшим алхимиком во всей Испании. Он-то и был мне нужен.

Так я обрел наставника, и листки из моей книги столь взволновали его, что он во что бы то ни стало захотел отправиться со мной в Париж, дабы помочь мне расшифровать весь манускрипт. Решимость его была такова, что он даже согласился обратиться в нашу веру, с тем чтобы проникнуть во французское королевство, вход в которое закрыт иудеям.

Следуя по пути святого Иакова, Санчес понемногу делился со мной своими познаниями. День за днем я все больше проникал в тайны еврейского учения, и смысл рисунков Авраама начал проясняться.

К несчастью, Санчес, сраженный тяжким недугом, умер в Орлеане, прежде чем я показал ему всю книгу целиком. После долгих слез и молитв я похоронил своего учителя в церкви Святого Креста и в одиночестве вернулся в Париж.

И даже несмотря на науку Санчеса, мне понадобилось еще три года, чтобы наконец постичь скрытый смысл книги.

Так, 17 января 1382 года мне впервые удалась проекция, то есть стадия альбедо.

А 21 апреля того же года я сумел преобразовать грубый металл в чистейшее золото.

Повсюду расползаются слухи. Овладев алхимией, я разбогател и стал владельцем домов в Париже, а также в Нейи, Нантере, Ла-Виллет и Обервилье. Я возвел несколько аркад на кладбище Невинных:[10] фрески, которыми они украшены, представляют собой аллегории Великого Делания… Едва я достиг невиданного возраста — семидесяти восьми лет, — как пошли разговоры, что благодаря книге мне удалось раскрыть секрет вечной жизни. Кое-кто пытается выведать мою тайну, но я не раскрываю ее ни единой живой душе — разве что моей верной супруге, даме Пернелле, почти двадцать лет назад унесшей ее с собой в могилу.

Вот, любезный читатель, самая известная история из тех, что обо мне рассказывают. Что ж, надеюсь, она тебя хотя бы позабавила, ведь, признаюсь, это самая настоящая сказка.

И все же, полагаю, ты будешь очень смеяться, как смеюсь сейчас я, когда я расскажу тебе правду. Ибо, видишь ли, друг мой, все, что я только что тебе поведал, — ложь. Сплошная ложь.

В жизни ноги моей не бывало в Испании. Никогда я в глаза не видел ту таинственную книгу Авраама Еврея и подозреваю, что ее и не существует. И наконец, я никоим образом не интересовался трансмутацией металлов: ведь это дело алхимика, а не писаря…

Теперь ты понимаешь, над чем я смеюсь?

Ну конечно, эти россказни не всегда казались мне забавными. Зависть и подозрительность современников отравили мне последние годы жизни и, возможно, ускорили кончину Пернеллы, которую эти слухи терзали еще больше, чем меня. Но теперь я стар, и так как, увы, мне не открылся секрет вечной жизни, я умру, как и все прочие, возможно, даже завтра.

Поэтому, если не возражаешь, позволь мне, пока не поздно, поведать тебе свою подлинную историю. Пусть даже в ней нет ни слова о трансмутации металлов и о таинственном еврейском наставнике — доверься мне, она не стала от этого менее удивительной…

07

Сандрина Мани закрыла кабинет, убедилась, что дверь заперта, спустилась с шестнадцатого этажа на лифте, в холле вежливо попрощалась с ночным охранником и вышла на главную магистраль делового квартала Женевы, зажав под мышкой толстую картонную папку.

Лет сорока, стройная и высокая, она, наверное, была выше большинства своих коллег-мужчин, и пожалуй, кое-кого из них это даже смущало. Элегантная, почти всегда в черном, брюнетка со стрижкой каре, точеным носом и продолговатым лицом, которому глубокие черные глаза придавали решительный вид.

Необычайно талантливая дочь часовщика стала политологом и вышла замуж за Антуана Мани, художника из Монтрёй с говорящей фамилией: намного старше Сандрины, он, по правде сказать, жил за ее счет. Это была странная пара: художник, признанный прессой и выставляющий свои работы во многих галереях Женевы и Лозанны, но без гроша за душой, и она — усердная, скромная труженица, несомненно, переживающая настоящую страстную любовь.

Впрочем, уже несколько недель она проводила с мужем меньше времени, чем ей бы хотелось, с головой уйдя в работу над самым большим за всю свою карьеру делом: отчетом, заказанным ООН.

Вот почему в последние дни, возвращаясь домой позже обычного, она тщетно пыталась прогнать дурацкое чувство вины. Но в тот вечер все было иначе. Чувство, которое испытывала Сандрина Мани, скорее походило на страх.

Время близилось к полуночи, и застекленные небоскребы тонули в полумраке, сквозь который пробивались оранжевые огни немногих освещенных окон. В деловом центре швейцарского города кое-кто засиживался за работой куда дольше ее. Ну а тротуары всю ночь напролет освещали вывески магазинов, где продавались шикарные часы. Логотипы самых престижных марок — «Брайтлинг», «Шопар», «Ролекс» — сопровождали ее, словно почетный караул.

Крепко сжимая картонную папку, она пересекла широкую улицу. Теперь-то собранных ею доказательств наверняка хватит, чтобы удовлетворить заказчиков. Вот уже несколько недель, как она расследует это дело и не сомневается, что по воле случая ей удалось раскопать материал, который приведет к международному скандалу, широкой огласке и, кроме того, здорово поможет ее карьере. Впрочем, Сандрина быстро сообразила: политические и финансовые ставки в этой игре настолько велики, что она может стать по-настоящему опасной. Сколько ни тверди себе, что ничем не рискуешь — ведь никто, кроме мужа и помощника, ничего не знает о цели ее поисков, — подавить растущую тревогу не получается. И вот теперь, когда Сандрина везла домой основные доказательства, чтобы в последний раз перечитать свой доклад, ей мерещилось самое страшное.

Войдя в трамвай, который шел до самого ее дома в восточной части Женевы, она невольно окинула пассажиров подозрительным взглядом.

Их было не больше десяти. Шумная компания юнцов, то ли возвращавшихся из бара, то ли как раз собиравшихся продолжить веселье, скрюченная старушка, у которой на коленях в сумке дрожал чихуахуа, элегантный мужчина, с важным видом опиравшийся на старомодную трость с серебряным набалдашником, молчаливая пожилая пара, наверняка туристы, и двое-трое клерков, которые, как и она, торопились вернуться домой после долгого и трудного дня. Сандрина попыталась отогнать одолевавшие ее дурацкие страхи и уселась на заднем сиденье, прижимая к груди папку с документами.