Книга Убили Винни - Джереми Камерон

Я было отнекиваться: еще бы! Если он про все мои подвиги узнает — никаких мне больше часовен по воскресеньям, буду как невоспитуемый все утро в камере париться. Я такой: «Ну-у, не знаю даже, вы ведь прочитаете — расстроитесь. Мне еще подумать надо». Он мне говорит: «Подумай».

Он мне дал Библию почитать, чтобы я идею понял. Я там неприличные места полистал — ничего. Лихо он меня, однако, в оборот взял. Дальше, надо думать, в Открытый университет[3]поступать будем.

Ну вот, все хорошо, я уже было писать начал, и тут они ко мне Зеркальщика подсадили!

* * *

Клиент, конечно, — таких поискать.

Лет под тридцать уже, худющий, стрижка какая-то кривая: с одной стороны длинней, с другой короче — все время кажется, что он куда-то в сторону наклоняется. Запускают его в камеру, а он прямо светится весь, как будто премию получил. Я его спрашиваю: за что, мол? На всякий случай: мало ли, вдруг карася подсадили. Он заулыбался, головой затряс, захихикал:

— За зеркала опять. Боковые.

— Зеркала?

— Ага! Пять штук — в хлам. «Ауди», два «Эскорта», «Нова» и БМВ один. Блин, круто! Потом копа привел — показал.

— О как…

— Ага! Две недели дали.

— За зеркала — две?

— Ага! — Главное, гордый такой.

— Ты злостный, что ли?

— За два года — тридцать две сидки. Иногда еще дворники ломаю, тогда четыре недели дают.

Короче, выяснилось, что он южней Брама во всех машинах зеркала покрушил. Такой вот полуночный ковбой. У него даже хаты своей не было, ночевать было негде. Ни денег — ничего, только зеркала бомбить. Он бы мог в принципе уже деньги с водителей собирать, но у него цель жизни была такая — сесть.

Ему за хорошее поведение полагалось в субботу выходить, но в субботу никого не выпускают, поэтому решили в пятницу. А ему неохота все выходные на воле прохлаждаться. Он подумал-подумал и решил себе нарушение режима устроить. В четверг стоим мы в очереди за завтраком, вдруг он — раз через прилавок и к овсянке. Хотел котел поднять, а тот здоровый. Повалился он под ним на колени и всю овсянку на себя вывернул. Между прочим, если бы горячая, концы бы мог отдать запросто. Повезло ему, что эта дрянь, как всегда, чуть теплая была — в ней скорей застынешь, как в цементе. Тут же его подхватили, под душ и в больничку: а то это добро, может, дрелью сбивать придется.

В общем, продлили ему срок и еще на несколько дней в изолятор отправили. Нашел тоже, как срок зарабатывать — в овсянке утоп. Нет, дурдом, конечно.

Глава третья

Ронни Гуд пил перно в «Кашпо» на Вуд-стрит. Ронни по жизни только перно пьет — это тема известная. Насчет бокса он с пацанами в Стратфорде тренировался, а зависал в основном в «Зеленом человечке» или если в ночной, то в «Кашпо» ходил. Я ему:

— Ронни, привет.

Вежливо так говорю. С ним все всегда вежливо разговаривали. Он вообще единственный дилер был, который спокойно без охраны ходил.

— Здорово.

И смотрит на меня, как будто ничего не случилось.

— Перно пьешь?

— Тебе чего — «спид», марки?

Волос у Ронни, считай, не было, в лысине лампочки отражались.

— Да я спросить хотел…

— Ну, спрашивай.

— Я насчет Шерри Макаллистера.

Ронни посмотрел на меня. Он никогда не врал: это ему было ни к чему. Просто, прежде чем говорить, прикидывал, что за дела и как лучше ответить.

— Он мой кореш. Винни мой кореш был.

Ронни пьет. Я молчу, жду. Он все что-то прикидывает.

— Шерри, говоришь?

— Да.

Он рот вытер:

— Знаешь, что я ему должен?

У меня челюсть отпала.

— Ты ему должен?

— Он меня тут выручил недавно… Погоди, не двигайся. — Он глянул мне за спину и увидел, что кто-то вошел. Поставил стакан и негромко так мне говорит: — Сиди, где сидишь. — И к двери.

А в дверях мужик с обрезом. И рядом еще один, без всего, — говорун, надо думать. Этот уже и рот было открыл.

И у обоих чулки на головах надеты.

Только Ронни им развернуться не дал. Секунда была: они уже сейчас начнут, а Ронни как бы ничего не заметил и к выходу подался. Тут говорун закинул голову и заорал, причем таким голосом, что в баре все повскакивали. И вот, пока все только прочухивались, Ронни — раз и обрез — за дуло. Потом резко вниз, а мужику — в нос, так, что хрустнуло. Потом коленом в челюсть, вырвал обрез и тут же — я даже уследить не успел — рукояткой говоруну между глаз! Тот взвыл, а Ронни его еще по затылку приложил. Все, нокаут. Тут он и второго быстренько доделал.

Потом кричит:

— Мэнни! — (Это хозяин). — Мэнни, давай копам звони быстро!

Мэнни тут же набирает три девятки, говорит, чтобы снайперов прислали… А в баре народу человек двадцать-тридцать было. Из этих двоих кровища хлещет, тетки плачут. Первый, который с обрезом был, хрипит, задыхается. В общем, я такого никогда не видел. Бывали, конечно, разборки, но чтобы так — никогда. А Ронни уже с пушкой в дверях встал, выход контролирует.

Я такой:

— Ё-моё…

— Ники, закрой дверь. Мэнни, давай заднюю и боковую. От окон отойти, остальным всем лежать.

Мы пошли все закрывать. Сперва все притихли, потом эти двое опять застонали, тетки заплакали.

Потом слышим: сирены. Полиция приехала. Я их в конце концов сорок штук насчитал (из сорока — восемь снайперов). Скорые приехали, этих двоих погрузили и увезли. С них чулки сняли — лица все в лепешку, узнать трудно, конечно, но точно не наши. Оба белые, наверно, из Кэннинг-Тауна ребятки.

Полиция еще два часа потом всех мурыжила. Какие-то тетки полицейские, психологи, хрен знает кто вообще. Ронни допросили, но у него тридцать человек свидетелей, так что тут без проблем. Велели потом еще в участок подойти. Он им ничего, ясное дело, не сказал и не собирался. Меня они узнали и еще полбара, наверное, но у них ни на кого ничего не было. Меня-то, может, и могли завтра обыскать (за один день два раза попался — это все-таки перебор), а Ронни вообще ни при чем был, и, потом, они с ним тоже никогда не связывались.

Когда они ушли, Ронни допил перно. Лед-то уже растаял, конечно.

Допил перно и спокойно так говорит: