Книга Крестовый отец - Александр Логачев

«Замочи Шрама на воле, его ребята перекопали бы округу. Они ж тоже знают тех, кто лично на Шрама зуб имеет, или кому мечтается отломить кусок от Шрамового дела. Значит… Значит, эта падла ходит где-то близко, крутится около Шрама, и сученок этот испугался, что ребята Шрама доберутся до него и порвут на части за своего пахана. Потому и удумал засадить в крытку и заказать, а, может, уже заказал мочилово здесь. Пускай Шрамовы ребята потом „Малым крестам“ предъявы засылают, до заказчика маскарада им, точняк, будет не добраться. Хитро заквашено. И тогда совсем неважно, как долго просидит Шрам на мягких нарах. Чтоб замочить хватит и одного дня. Например, сегодняшнего…»

Кимарить было нельзя. И нельзя будет до тех пор, пока не откинешься волей подышать. А не спать — вредно и тяжело.

— Это не я надумал, это мне старшие рассказывали, — бубнилось через два ряда, — Берешь огрызок сосиски и аккуратненько тушью на нем мозоли и морщинки малюешь. Ноготь тоже можно намалевать, но кайфнее будет со спичечного коробка бумажку содрать и прилепить, будто ноготь уже синий…

Он умудрялся барахтаться на поверхности. Плавать в зыбкой слизи между сном и явью. И каждый звук, будь то шевеление кого-то на шконках или всхрап, не говоря уж о погрюкиваниях, позвякиваниях, ходьбе, он сразу же выцарапывался из мути.

Изредка, выходя из дремы, вращал челюстью, оглядывал камеру. Вечный, никогда здесь не отрубаемый, свет солью грыз замаявшиеся глаза. В хате стоит шепчущая тишина, будто саранча посевы грызет — шелестят разговоры бодрствующей смены. Большинство из тех, чей черед занять спальные места настанет под утро, все ж таки исхитрялись отключиться: сидя на краешке шконки или на полу. Некоторые запрокинулись в проходе, постелив на линолеум мятые шмотки. Ночь брала свое.

— …И когда твой палец из огрызка сосиски уже, как натуральный, — продолжалось бубнение через два ряда, — Подбрасываешь кому-то в баланду. А совсем подфартит, в момент шмона тишком подкладываешь на видное место. Вертухаи — народ нервный…

В черепе устало, не в первый раз перещупывались расклады. А почему киллер должен подсесть? Он может уже сидеть. Кстати, могут зарядить чуть ли не любого уголка, кого-то зашугав, кого-то прикупив, или применив и кнут, и повидло. А почему бы вертухайчикам не подряжаться ликвидаторами? Подвесят тебя на твоих же штанах, а потом распишут мусорам, как ты с собой покончил, пока все храпели.

— Эй, Шрам, ты ж не спишь? — прошептал со своего места Панас.

— Ну?

— Слышь, я чего тебе пару часов назад сказать хотел, да ты не дал — тот, которому ты палец сломал, кликуха Гайдук, вернулся с забинтованной лапой. Пристроился рядом с Боксером.

— Ну и что?

— Гайдук чумовой. Он же с югов, молдованин. Ходку за спиной имеет, сидел за гоп-стоп, мнит себя вором, хотя сявка полная. Короче, может отважиться на вылазку. Одна-то рука у него работает еще.

— Чихал. Полезет — перешибу ногу и проколупаю голову. У тебя все?

— Нет, не все. Я тебе еще кое-чего хочу сказать. Ты отсюда свалишь вскорости, а узнать должен. Да только потише надо.

«Так-то бы оно разговором развлечься и в жилу, да сдается, от Панасовых бесед еще шустрее в сон потянет», — подумал Сергей. Но тем не менее кивнул. Панас придвинулся, толкнув на Сергея волну теплого камерного смрада. Захрипел прямо в ухо и от скрежета его туберкулезных легких Шрама передернуло.

— Короче, крытка эта, она и не черная и не красная. Потому как СИЗО, а не зона, и химичить тут удобней.

— Ты чего, Панас, ликбез мне устраиваешь?

— Погоди, Шрам, — в сипе Панаса зазвучала сталь. Вышло — не сказал, а приказал.

«Ого, — подумалось Сергею, — а мы и не такие уж мертвые». Панас лежал, приподнявшись на локтях, нервно катал пальцами бумажный шарик. Похоже было, что бывший солагерник Шрама до конца дня взвешивал-прикидывал, набирался смелости и наконец решился засветить нечто, на его взгляд, важное. Ну, послушаем.

— Помнишь такого Клима Сибирского? Он здесь в «Углах» загнулся месяц тому назад.

— Да, в курсах. От сердца, кажись.

— То-то и дело, что «кажись». Думаю, замочили Клима. Втихую сподлянидли, без сходняка и разбора. Сбеспредельничали, короче.

— Откуда звон? — «Призраки Панасу по углам мерещаться. С крышей раздружился», — поставил диагноз Сергей. Жить в парной бане не сахарно. Вон — повернешься, пошевелишь граблей, и пот начинает сочиться как березовый сок из березы. А какой пот на мозги натек у Панаса за полгода?!

— А ты знаешь реальную историю сигарет «Кент»? — бубнил через два ряда уже второй голос, — Был в законе такой Витя Маляев годах эдак в пятидесятых. Под Владиком однажды чалился. А сам родом из тех краев, и захотелось ему красивую жизнь хоть одним глазком посмотреть. И вот скипнул он с зоны, только лыжи наладил не в европейскую часть нашей необъятной родины, а на Аляску…

— И кто, по-твоему, на самого Клима поднялся? — смачно зевнул Шрам. — И, главое, за что?

Можно, конечно, было добавить, что уж на кого-кого, а на Клима в своем уме никто бы руку не поднял. Клима Сибирского признавали все деловые от Дальнего Востока до северных краев, как кубинские коммунисты Карла Маркса. Считалось почетным добиться приглашения Клима разбирать по понятиям спорящие стороны. Таких уважаемых «закоников» в стране осталось после смерти Сибирского человека два, не более.

— Кто за этим стоит, не знаю. А вот «за что»… Тут есть догадки…

Наверху кто-то заерзал, заныли пружины — Панас заткнулся. Заткнулись и шептуны через два ряда. Потом Панас продолжил, и шепот его превратился в едва разбираемое шуршание.

— Клим в «Углы» угодил карамболем, на него ничего серьезного, понятно, не было. Промурыжили бы его по любому недолго, ну, месяц от силы. А он успел просидеть неделю и помер.

Шрам кивнул — слышал эту историю. В Питер Клим подвалил разгребать недоразумения между Рамизом и Лехой-Батоном. Бодаловка была серьезной и грозила северо-западной братве нешуточной войной, но с помощью Сибирского стороны все-таки развели. А прихватили Клима по глупому. Кто-то из ментовских стукачей спалил хату, на которой гостевал в Питере законник.

И дело-то было не в воре, а в волынах, что хранил у себя хозяин малины. Стволов там набралось на целый арсенал. И до окончательного выяснения, кто причем, кто непричем, Клима определили в «Углы». Где старик, а ему уж перевалило за шестьдесят, и откинул ласты от сердечного приступа. В чем никто (как выясняется кроме Панаса) не усмотрел ничего напряжного, Клим маялся сердцем — про то было известно.

— Поселили его, понятно, с комфортом, в отдельную. Подпитку организовали на высшем уровне, — продолжал Панас. — И вот… — он пододвинулся еще ближе. — На прогулки Клим выходил к разным людям. Старик же, покалякать охота. И вокруг стали поговаривать, что очень не нравится Климу, как люди живут в «Углах», не по закону. Беспредельщины много. Заговорили, что Клим хочет тутошнюю жизнь по понятиям поставить.