Книга Клуб «Алиби» - Франсин Мэтьюз

Она продолжала напевать вполголоса, как кукла в нарядном платье, девчонка, которая прыгнет к тебе на колени и будет заниматься любовью всю ночь. Она выдыхала мелодию, и ее голос то забирался вверх, то спускался вниз сквозь сигаретный дым и томные вздохи, проходя через все звуки, что, как казалось Раулю, были в распоряжении ее диапазона; у него были последние записи, которые доставлялись на самолете из Нью-Йорка так же, как другие импортировали икру. Мемфис никогда не пела одну песню дважды, если только клиент не платил ей за это. Мемфис всегда заставляла их платить, кем бы они ни были, и все и каждый любили ее за это, любили за дерзкую непосредственность, за бесстыдные запросы, за нахальную жадность. Мемфис, легким жестом берущая чек на тысячу франков, Мемфис, берущая реванш за все годы закрытых перед ней гостиниц и столовых и эксклюзивных туалетных комнат, куда могли войти только белые, и она пела, совершая все это. Вне сцены она была чем-то безжизненным, на сцене свет придавал ее коже блеск, и она казалась чем-то сияющим, пламенным, самая белая черная женщина на этой планете. В редкие дни, когда она не могла выступать, — не было голоса, болело горло от переутомления — она нервно ходила из угла в угол, словно собака в клетке.

Все знали, что нацисты прорвались через линию фронта в Седане, а Рауль был уверен, что они направлялись прямо в клуб «Алиби».

«Нам нужно успеть на поезд, — сказал он, — Пока не постучали в дверь, детка. Пока не появятся полицейские дубинки, пока бездна не развернется и никто и ничто уже не сможет спасти нас. Ты знаешь, что они делают с евреями и черными, как Жако? Желтые звезды. Розовые треугольники. Депортации и трудовые лагеря. Неудивительно, что Жако так и не пришел на работу».

Она посылала воздушные поцелуи постоянным посетителям и строила глазки Спатцу, покачивая попой в направлении него, показывая ему, что она только его, его куколка с электрическими пальцами и голосом, который мурлыкал в его мечтах, даже когда она пыталась подавить панику внутри себя. Мемфис не уедет, нет, сэр, неважно, сколько нацистского дерьма ворвется в Париж наутро, неважно, сколько будет плакать и умолять Рауль. Мемфис остается. Полный город солдат означало полный город денег — клуб, полный открытых карманов, это значило, что эта девочка рождена, чтобы править миром. Мемфис оставалась, вне зависимости от того, остается Рауль или нет. Если она снова убежит, она погибнет.

С маленькой приподнятой платформы, служившей сценой в клубе «Алиби», ее слышали все. Вот что нравилось ей в этом месте: когда она открывала рот, весь мир умолкал. Она усаживалась на табурет в центре и пела.

— Странно, — пробормотал Спатц себе под нос, глядя на нее сквозь клубы сигарного дыма, напоминавшую статую в круге света, — Жако нет. Он всегда ошивается рядом, когда она поет. Фон в галстуке и фраке. Интересно, он что, заболел?

— Он мертв, — решительно сказал Эмери Моррис, — Я пришел сюда, чтобы рассказать вам об этом. Мертв в квартире на Рю Риволи. Я сам его видел.

— Один?

— Нет. С одним из наших людей.

Это признание многого стоило Моррису, и мгновение Спатц не мог понять, что произошло. У юриста в Париже была репутация острожного человека. Эмери Моррис был чрезвычайно уважаем и непоколебимо надежен. У него была жена, жившая где-то на окраине, и он не пил даже за здоровье друзей. Никаких сексуальных связей. Никакого намека на чувство юмора. Спатц прощупывал слабости людей, с которыми он встречался, и предположил, что у Морриса отсутствует воображение.

Жако — огонь кабаре, беззаботный гомосексуалист. Найден мертвым вместе с американским юристом. Спатц натужно улыбнулся.

— Я в шоке.

— Вы знаете, кем он был, — жестко продолжал Моррис, — жалким маленьким извращенцем — …он брал деньги за то, что…

— По правде говоря, я удивлен, что американцы тоже в его вкусе. Несмотря на все эти плетки и жестокости, Жако был снобом. Я полагаю, это ваш человек убил его?

Глаза Морриса за изящными очками в проволочной оправе блеснули.

— Может быть, наоборот. Это грязное дело и мы должны любой ценой сохранить его в тайне от газетчиков. С этими новостями о войне, слава Богу, самоубийство гомосексуалиста — явно не материал для первой полосы.

— Но ваш мертвый юрист?

Моррис понизил голос.

— Вот почему я пришел поговорить с вами. У нас проблема.

К тому времени, как она закончила петь, его уже не было, и Мемфис так и не заметила, как он ушел: яркий свет слепил ей глаза, и она не видела ни людей, ни накрытых столов вокруг. Она пела около часа, затем выпила бокал шампанского — и оно обожгло ей горло, вот уж совершенно неподходящий для вокалиста напиток, но бокал так элегантно смотрелся в ее руке, и к тому же работал на имидж. Он поболтала с завсегдатаями, скользя между столиков, она не хотела смотреть на Рауля за ее спиной, который, должно быть, был в ярости от нетерпения, его голова была заполнена расписаниями поездов. Она проклинала Жако за то, что он предал ее; она должна была пойти домой пораньше и там все начнется снова: Рауль, который хочет убежать, Рауль, который пугает ее. Рауль.

На ее плечо легла чья-то рука — но это был ни Спатц, ни ее муж, это был Ан Ли — водитель-вьетнамец, которого она держала за его экзотичность и важность в изящной униформе. Он поклонился, извиняясь.

— Мистер Рауль взял машину. Он сказал, чтобы я отдал Вам это, мадам.

Она выхватила у него листок бумаги, торопливо посмотрела в него. Дома в Теннеси были люди, которые осмеливались говорить, что она даже не умеет читать, но второй муж Мемфис научил ее, и она все время училась, все время читала; она говорила по-французски и читала парижские газеты. Сегодня вечером ее глаза немного устали от дыма и позднего времени, или это было потому, что она снова паниковала, еле передвигая ноги в туфлях, в прекрасных туфлях с открытым мысом из кожи ящерицы и змеи, которые она купила на Рю Сент-Оноре.

«Детка, Жако мертв, у двери полицейский, если мы окажемся замешаны в этом деле, нам никогда не уехать из Парижа. Детка, закрой клуб и возьми деньги, когда завтра утром откроется банк, потом расскажи всем, что мы надолго уезжаем в отпуск, потому что Мемфис Джонс не будет петь для немцев. Встретишься со мной в Марселе как можно скорее. Я буду ждать в отеле Англетер.

Р.»

Она раздавила бумажку каблуком.

— Возьми большую кошку, — сказала она Ан Ли, — и езжай домой. Сегодня вечером Мемфис будет веселиться до упаду.

Глава третья

Салли Кинг лихорадило. Майская ночь была холодной, и она позволила Максу Шупу зажечь для нее сигарету, пока он сажал ее в такси. Теперь машина тряслась по улице Сент-Оноре, и пепел падал прямо на шелк. Салли это не волновало. Она больше никогда не наденет этого платья от Скиапарелли: она ненавидела его ярко-розовый цвет, его рои жучков, непристойные, как тело Филиппа в его последний момент; пепел был чем-то вроде траура.