Книга Последний переход - Всеволод Глуховцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Заходи, – чуть заплетающимся языком выговорил капитан и пропустил командира к себе.
Впрочем, ничего капитанского сейчас в особисте не было. Расстёгнутый воротник, рубашка без погон, скособоченный галстук, светлые волосы растрёпаны, глаза воспалены… «Пьян», – понял командир и как-то сразу понял, отчего тот пьян.
И это понимание накрыло подполковника такой тёмной, глухой и беспросветной тоской, от которой никакого спасения, и никакая водка, никакой коньяк…
– Понял, значит, – хмельно усмехнулся капитан.
– Чего ж не понять, – подполковник присел к столу, снял фуражку. – Сведения точные?
Вопрос пустой, и командир сам это знал. Спросил от тоски. Капитан тоже знал это, он усмехнулся вторично.
– Вчера запросил лабораторию. – Он сел. – Сегодня получил ответ. Предположения мои, узы, подтвердились.
– «Седьмое небо»?
– Да.
На несколько секунд повисла пауза. Командир взял из письменного прибора карандаш, стал бессмысленно вертеть его в пальцах.
– Выпьешь? – запросто предложил особист.
– Нет. – Подполковник мотнул головой. – Гастрит, зараза… Обострение, что ли.
– А-а, – с сочувствием протянул капитан. – А я смотрю, что-то ты похудел. Заметно.
– Ну а с чего жиреть-то! – с. неожиданной злобой сказал командир. – То нельзя, это нельзя… Одни каши жру, как младенец какой сраный… чтоб его!
Карандаш громко хрустнул. Командир удивлённо посмотрел на обломки, понял, что сломал хрупкий предмет и устыдился.
– Извини. – Он бросил обломки в урну.
– Да чего там. – Особист махнул рукой. – Ясно всё… Ну а я тогда, с твоего позволения…
– Давай.
Капитан вынул из сейфа бутылку, стакан, налил.
– Ух-х, – выдохнул он. – Хотелось бы сказать, да нечего…
И запрокинул стакан.
После этого он долго нюхал корку чёрного хлеба, глаза покраснели. Подполковник же стал смотреть на голую стену, потекли вялые мысли о том, что, может, удастся слинять в госпиталь, там отлежаться, благо повод есть…
– Что ты предпринял? – спросил он, не глядя на капитана.
– Что и всегда, – ответил скучный голос. – Сообщил своему начальству. Теперь, думаю, надо ждать варягов.
– Замаскированных?
– Ну конечно.
– Ясно. Всё на этом?
– А что ещё остаётся?..
– М-да, – Подполковник взглянул на капитана. – Не пей больше. Заметно.
– Знаю. – Капитан откусил полкорки. – А почему ты спросил: всё, мол, на этом?
– А что, не всё?
Капитан пожал плечами.
– Да нет, всё, – и увёл взгляд.
Командир не пожелал знать, чего там темнит особист. И без того тошно.
– Ладно, – сказал он. – Закрывай свою лавочку, и идём по домам.
…Этому не было названия. Можно сказать, что это было невыразимо прекрасно. Теплый, неуловимый для глаз свет, куда более нежный и утонченный, чем солнечный, – он сам был целым миром, бесконечным и безграничным. И оттого, что он есть, сердце обмирало и хотелось плакать от счастья…
Впрочем, какое-то название все же было. Правда, оно никак не вспоминалось. Что-то очень знакомое, много раз слышанное и читанное, оно крутилось, крутилось рядом, но так и не вспоминалось. А кроме того, в этот дивный и счастливый свет вкралось какое-то недоразумение. Что-то стало не так в чудесной бесконечности, а что – никак не угадывалось, только раздражало…. Но вот зазвучало отчетливее и наконец оформилось в дребезжание, издалека идущее сюда, ближе, ближе….
Егор проснулся.
И понял, что это звонит телефон.
Он понял это ещё с закрытыми глазами. Открыл – и увидел знакомый потолок над собой. «Побелить бы…» – рассеянно подумал он.
Телефон упорно звонил. Егор протянул руку, взял трубку:
– Слушаю, – сказал хрипловатым со сна голосом.
– Дрыхнешь долго, князь! – радостно заорали на другом конце провода.
Это был Пашка Забелин – старый, еще со школы, друг.
Прокашливаясь, Егор покосился на часы. Будильник показывал 8.20.
– Пусть пролетарии встают с зарей, – ответил он.
Пашка там, у себя, громко захохотал:
– Кто рано встает, тому Бог подает! А ты, блин, так все на свете проспишь.
– Все не просплю, – буркнул Егор. – Ладно, ты чего в такую рань трезвонишь, война началась?
– Ну, скажем, не война, а поход! Труба зовет! Трум-турум-турум!
– Слушай, трубадур, – сказал Егор с неудовольствием. – Ты опять за свое. Я же тебе сто раз говорил…
– Э, нет, нет! – Пашка даже слушать не захотел. – Это я тебе сто раз говорил, что я тебя, байбака, из твоей норы вытащу, и я вытащу…
Егор ожесточенно заспорил, но попытка переговорить Пашку оказалась бесполезной. Он какое-то время пытался пререкаться, потом понял, что ничего из этого не выйдет, плюнул – и рявкнул в трубку:
– Ладно, черт с тобой!
– А! – Пашка ничуть не обиделся. – Значит, согласен?
– Хрен с тобой, согласен.
– Ну вот, слышу слова не мальчика, но мужа. Теперь можно к делу переходить. Слушай сюда, даю вводную…
И дал. Подробно перечислил все необходимое, затем заставил повторить. Егор вновь обложил настырного благодетеля последними словами, но Пашку пронять этим было невозможно, и он отстал лишь после того, как убедился, что дружок его все усвоил.
– Ну вот, я вижу, рядовой, что вы начинаете стараться, – похвалил он. – Вольно, расслабиться… Значит, все по плану, ровно в семнадцать ноль-ноль я у тебя. Будь готов! Ну, все, князь, отбой!
Егор только вздохнул, положив трубку.
Почему Пашка называл его Егором, понятно: Егор, Георгий, Юрий, Жора – всё это варианты одного и того же имени. С князем тоже дело простое – от фамилии. Георгий Сергеевич Княженцев, просим любить и жаловать. Дело же, из-за которого он был разбужен в такую рань, состояло в следующем: Павел Забелин был ярым туристом, настолько ярым, что просто не понимал, как это можно быть равнодушным к путешествиям. Георгия же почти невозможно было вытащить даже на дачу. Пашка давно грозился, что, дескать, когда-нибудь он обязательно приобщит Княженцева к «экстремальному отдыху», Егор несколько сезонов успешно отбрыкивался, но вот этим летом Пашка решительно заявил, что уж теперь-то Жорке не отвертеться, и никуда он не денется, и пойдет в поход как миленький… Егор прибегнул к своим обычным аргументам.