Книга Конец фильма - Фридрих Незнанский

— Где он?! Линьков где?! — Грязнов влетел в фотостудию.

Из подсобки выглянул человек:

— Уже ушел.

— Куда?

— В группу.

— Куда?!

Человек увидел пистолет в руках Грязнова. Быстро нашел на столе бумажку:

— «Вечерний блюз».

Грязнов бросился было к двери и вдруг остановился. Подошел к столу, прочитал написанное на бумажке.

— Этот, что ли, Линьков?

— Леньков, — поправил человек, — я имею в виду актера Ленькова. Он снялся и ушел. Минуту назад.

Грязнов посмотрел на стол, заваленный фотографиями. Актер Леньков с одной из них улыбался очень обаятельно…

Денис вышел наружу и устало опустился на скамью, очень похожую на вокзальную. Спрятал пистолет.

Мимо пронесли окно и дверь.

Появился следователь — потный и злой. Сел рядом.

— Я здесь совсем заблудился, — обидчиво сказал он.

— Довженко говорил — тут усе криво, ничого не прямо, — усмехнулся Грязнов. — Остальные-то где?

— Бегают. А откуда у него пистолет взялся?

— Откуда? — улыбнулся Грязнов. — Там что, мало оружия?

— Думаешь, ненастоящий?

— Хорошо, что мы не успели это проверить. Я еще погуляю. Если поймают Линькова, позвоните, ладно?

— Спокойной ночи, — сказал следователь, поднимаясь.

— Ага.

Грязнов прошелся по дорожке, увидел парковку странных грузовиков. Постоял, посмотрел, двинулся дальше.

С некоторых пор он пристрастился к японской поэзии. Что-то было в ней странное, загадочное, какая-то скрытая философия. И Денис вдруг стал ловить себя на том, что иногда и сам начинает разговаривать в стиле хокку или танка. Вот и сейчас он задумчиво произнес:

Я заблудился в кривых коридорах.

Мимо проносят дверь и окно.

Только не выглянуть и не войти…

— Вас Денисом зовут? — спросил голос из темноты.

Грязнов резко обернулся.

— Михаил Вакасян. Я режиссер. Не пугайтесь.

Грязнов чиркнул зажигалкой, осветил лицо режиссера, прикурил.

— Эти машины давно не ездят. А вон там раньше Венеция была, — сказал Вакасян. — Да-да, настоящая, с каналами, дворцами. Правда, фанерными. У нас даже самолеты есть. Правда, не летают.

Они пошли по дорожке, Вакасян зябко сутулился.

— В странный мир вы попали, молодой человек. Не мир, а одна видимость.

— Максимов вот рассказывает, что это его хотели убить…

— Плюньте. Он актер. Это — «письма темных людей». У них в профессии по определению — быть наивными. Он ведь вам говорил про молодых, что ему завидуют, да?

— Что-то вроде этого.

— Полузавидуют-полуненавидят-полулюбят. А вон там цех обработки пленки, — показал Вакасян на светящиеся окна. — Завтра будет готов материал. Посмотрите?

— Ну да! — встрепенулся Грязнов. — Вы же снимали.

— Увы, смерть-то мы как раз и не снимали. Снимали имитацию. Притворство одно снимали.

— А вы… не любите свою работу, — полуутвердительно спросил Грязнов.

— А вы?

— Я первый спросил, — улыбнулся Грязнов.

— Нет, я ее люблю, — спокойно сказал Вакасян. — Если бы не работа, я бы помер давно. Да и не жил бы никогда. Вот ведь странность — все здесь полужизнь-полусмерть, а…

— А Кирилл?

Вакасян даже остановился:

— Не понимаю! Этого не понимаю. Я уже сорок лет на студии. Смешные, странные, сумасшедшие люди, но чтоб убить…

— Никто?

— Никто.

— Совсем-совсем никто?

— Совсем.

— Ну тогда я домой, — сказал Грязнов.

— Я тоже.

— Я думал, у вас съемка ночная.

— Нет, я вас искал.

Они вышли к проходной.

— Да, — сказал Вакасян. — А вы пленку еще не смотрели?

— Вы ж сказали — завтра.

— Нет. Там на площадке чья-то жена снимала. На видео.

— Чья?

— Не моя — точно.

— Ну что?.. А на квартиру ходили?.. Ясно. И еще — у вас есть списки? Ну всех — свидетелей, что находились в павильоне? — спрашивал по телефону следователя Грязнов, выруливая на Бережковскую набережную. — Всех-всех. Диктуйте… Нет, дальше. Дальше. Стоп. Повторите? Костенко и раньше был Костенко. Ага. Олег и Ольга. Адрес есть?

Грязнов круто развернул машину и повел ее в другую сторону. Вылетел на Минскую улицу, погнал в сторону Матвеевского.

— Четыреста сорок три двадцать два двадцать два, — приговаривал он, набирая на мобильнике номер.

«Занято» — высвечивалось на дисплее после пиликания.

Грязнов бросил телефон: он уже подъезжал к нужному дому.

Дверь распахнулась. На пороге стоял актер, которого Грязнов уже видел на съемочной площадке.

— А я знал, что вы приедете, — улыбался он.

Линьков перепрыгнул через забор и стал тихонько пробираться к административному зданию. В руке у него по-прежнему был пистолет.

Он открыл дверь, спрятал пистолет в карман куртки. Воровато огляделся и вошел в коридор студии.

Линьков подошел к пиротехническому цеху, прислонил ухо к двери. За дверью было тихо.

— И где мы сейчас возьмем скрипку? — услышал Линьков голоса спускающихся по лестнице.

— Звони Каратыгину. Пусть студентов шлет.

— Так мы до утра будем писать какие-то три такта!

— А так вообще не напишем!

Линьков вжался в стену.

Мимо прошли, не взглянув на него, двое.

— Я всегда говорил — композиторов на запись не пускать!

— Ты это Калачеву скажи…

Линьков отлепился от стены и взялся за ручку двери.

— Да не за что, — улыбался актер. Жена его тоже мило улыбалась. — Мы уже вдоль и поперек просмотрели — ничего там нет.

Грязнов сунул кассету в карман:

— И все-таки спасибо.

Из машины снова позвонил следователю:

— Это опять я. Телефон режиссера дайте, пожалуйста. Ага, Вакасяна. Вы уже спали, что ли? А который час? Правда? — Грязнов сам взглянул на часы. Извините, ё-моё! — Однако он снова набрал номер на мобильнике: — Алло, Михаил Тигранович? Это Грязнов беспокоит… Я не поздно? Извините. Вы смогли бы завтра посмотреть со мной ту пленку. Да, ее самую… Нашел… У Костенко… Отлично… А сегодня?.. Ясно, извините.