Книга Кровавый рассвет - Микки Спиллейн

Во время войны Эрни участвовал в Манхэттенском проекте, демобилизовался в сорок шестом и работал в химическом отделе крупной нефтяной компании до тех пор, пока Мартин Грейди не вспомнил о его изобретательских талантах. Хорошая зарплата и свобода действий сделали для него больше, чем правительственная поддержка. Если дело доходило до важных событий, подобных нынешнему, он оказывался единственным человеком, который мог с легкостью волшебника сотворить из воздуха все — начиная от документов и кончая новорожденным младенцем.

Но ничего особенного мне не требовалось. Среди хозяйства Мартина Грейди были два издательства, выпускающие популярные толстые журналы, и мне понадобилась журналистская карточка и кое-какие фотоигрушки.

Эрни хватило пяти минут, чтобы сделать карточку, вручить мне «лейку», другие вещи и взять с меня расписку.

X. Толбот стал теперь представителем четвертой власти — прессы.

— Настоящее дело, Тайгер? — только и спросил Эрни.

— Кто знает.

— Думал, что ты сегодня женишься.

— Я тоже так думал.

— Дай мне поразмыслить, голубчик, а то я начал одно исследование, и если...

— Это «Платон», Эрни. Ты автоматически подключаешься к операции.

Он протяжно свистнул:

— В последний раз подобное было три года назад. Кто теперь?

— Габен Мартрель — советский перебежчик.

— Думаю, с этим делом связано немало. Что известно сейчас?

— Почти ничего. Он еще не пришел в себя, и к тому же к нему нельзя подступиться. Мысленно твержу про себя его имя, и сдается мне, что я уже слышал его когда-то, но когда? Тем не менее он разведчик и его пока держат взаперти.

— Знаю, на Чёрч-стрит. Херби Бендер сказал, что ему известно только официальное сообщение правительства.

— Я знаю.

— Черт побери, — возмутился Эрни, — это тот самый Мартрель, который крутил любовь с лыжницей во время Олимпийских игр пятьдесят шестого года.

Я оторвался от разбора «лейки» и уставился на Эрни.

— Вот откуда я помню это имя! — воскликнул я. — У тебя феноменальная память!

— Ну, я же болельщик! Был там. Девочка что надо!

— Кто она такая?

— Это не по моей части. Я интересовался лыжами, а не любовью. Стар уже для такого рода игр.

— К счастью, не все на тебя похожи.

— Что?

— Ничего.

Я уже думал о личном деле Габена. На фото — высокий мужчина с редеющими волосами. На лице отпечаток многих лет учебы и преданности своей особой работе. Ему 52 года, холост, член партии с 1929 года, в годы войны занимал значительное, но официально не объявляемое положение в правительстве до тех пор, пока не стал одним из лидеров в стране. Он мог бы добиться еще большего, если бы продолжал действовать так же энергично.

Но он холост. А холостой мужчина — добыча для женщины. У Адамса явно был приступ гениальности, когда он подкинул мне эту идею.

* * *

Офисы службы безопасности располагались на верхнем этаже двадцатиэтажного здания на Чёрч-стрит, битком набитого небольшими и внешне незначительными правительственными учреждениями. Каждый вашингтонский департамент имел здесь свое отделение, и хотя служба безопасности главенствовала, любой офис был обозначен как сектор определенного подраздела. Все операции строго засекречены, но мы держались в курсе, поскольку деньги Мартина Грейди покупали нам информацию.

Как я и предполагал, я оказался в приемной далеко не один. Все крупнейшие средства связи прислали своих представителей, явились и руководители местных газет; собравшиеся ожидали, когда же откроется брешь в стене молчания, возведенной вокруг Габена Мартреля.

Парочка заполошных клерков занималась тем, что раздавала отпечатанные сообщения для представителей средств информации; эти сообщения не содержали ничего нового по сравнению с прежними, однако клерки утверждали, что за этим последуют самые последние сведения, стоит только чуточку набраться терпения. Не на тех они напали. Любой репортер нетерпелив, особенно если дельце горяченькое, и в течение получаса сотрудники охраны были вынуждены дважды удалять наиболее прытких газетчиков, пытающихся прежде времени проникнуть на верхний этаж.

Однако уже само количество присутствующих оказывало огромное давление на ситуацию. Три телекомпании размещали свою аппаратуру, путаясь в переплетении проводов. Десятки репортеров наговаривали текст в диктофоны и микрофоны. Все что-то знали, о чем-то спрашивали, и воздух гудел от восклицаний, криков и вопросов. Появление нескольких сенаторов, специально прилетевших из Вашингтона, только подлило масла в огонь. Огромный улей непрерывно гудел.

В десять минут первого ночи было объявлено, что всех аккредитованных журналистов приглашают на третий этаж, где будет проведена пресс-конференция Габена Мартреля и его защитников. Я намеренно замешался в самую гущу тех, кто осаждал двери лифта, рассчитывая, что в толпе легче пройду со своим удостоверением контроль двух охранников, чем в одиночку.

Прием сработал, и мне махнули рукой — проходи! — предварительно вручив белую карточку-пропуск, на которой было написано: «Только третий этаж. Комната 26».

Перед входом в зал снова проверили пропуск. Мы бросились к дверям. Как и все, я дрался за место в первом ряду, старательно щелкая «лейкой», бормотал что-то в микрофон, стараясь ничем не отличаться от других репортеров.

Ровно в половине первого в зал вошел Хэл Рэндольф в сопровождении нескольких человек, окруживших высокого человека в мешковато скроенном черном костюме. Хэл был сравнительно малоизвестным главой службы безопасности. Я поднял, по примеру остальных, камеру и, прежде чем Рэндольф мог заметить меня, стал щелкать как можно чаще, отлично понимая, что среди ярких вспышек он скорее ослепнет и оглохнет, чем увидит что-нибудь в зале.

У нас и раньше возникали конфликты. Его заветная мечта — разрушить нашу организацию до основания. У него был зуб прежде всего на Мартина Грейди, потом на меня и остальную группу. Ну да леший с ним! Рядом со мной какой-то парень просто ослепил всех своей вспышкой, и я особенно не беспокоился.

Заявление было коротким. Вся эта петрушка затеяна специально для репортеров, чтобы швырнуть им лакомый кусок, позволить сделать несколько кадров и быстро выставить их отсюда. Некто из официальных лиц зачитал текст заявления. В нем говорилось, что Габен Мартрель попросил политического убежища, так как разочаровался в коммунизме и возмущен тем, что Советы превратили мир в поле битвы. Он твердо верит: только американская демократия может обеспечить мир во всем мире. Он хочет удалиться от дел и заняться преподавательской деятельностью, возможно, даже в университете.

Пока зачитывали заявление, я не сводил глаз с Мартреля. Он давным-давно научился скрывать свои чувства, и его лицо не выражало ничего, кроме вежливого безразличия. Он несколько раз слабо улыбнулся, кивнул, соглашаясь с тем, что говорилось, но его глаза сыграли с ним злую шутку. В них застыло выражение тревоги. Несмотря на годы практики, тень страха все-таки мелькнула на его лице. Он все пытался как можно незаметнее окинуть взглядом зал, но меня не проведешь. Мартрель кого-то искал, и я не осуждал его за это. Он представлял угрозу для советской службы безопасности и знал не хуже меня, что его постараются убрать до того, как он заговорит.