Книга Львиная охота - Александр Щеголев

— Значит, все ваши предки были крестьянами? — спросил я. — А вы, получается, сломали вековую традицию. Не является ли это вопиющим нарушением гармонии вашего мира?

Полицейский встрепенулся.

— Типичное заблуждение новичка. Гармония вовсе не во внешних обстоятельствах жизни, а в том, как эти обстоятельства воспринимаются человеком. Гармония — она в состоянии души. Мой вам совет, Максим — разрешите мне вас так называть? — побывайте хоть раз на холме.

— А как мне вас называть, лейтенант Шиллинг?

— Рудольф. Руди.

— Я обязательно побываю на холме, Руди, — пообещал я. — Я даже готов под землю спуститься. Однако признаюсь вам, что не вижу связи между здоровым образом жизни и отсутствием в городе преступлений. У вас тут, кстати, в самом деле такая идиллия или вы мне изложили официальную точку зрения?

— Вы подозреваете, что я солгал? — искренне удивился полицейский. — Может быть, вы назовете цель, которую я при этом преследовал?

Некоторое время мы оба молчали.

— Конечно, работа в полиции невозможна без определенного рода компромиссов, — он поморщился. — Поэтому я вам отвечу так, Максим: хочешь жить иначе, начни с малого.

— Разве не лгать — это малое? Некоторые всю жизнь пытаются научиться жить не по лжи, а подыхают по уши в дерьме.

— И все-таки надо с чего-то начинать. Есть задачи, для решения которых главное — начать.

Я попробовал поднять руку и посмотреть на часы. Получилось. Жизнь возвратилась в обездвиженное тело.

— Впрочем, я не ответил на ваш предыдущий вопрос, — спохватился лейтенант. — Вы путаете здоровый образ жизни и здоровый образ мыслей. А связь между здоровым образом мыслей и здоровой криминогенной обстановкой, согласитесь, очевидна. Порядка в нашей стране действительно прибавилось, если сравнивать, скажем, с тем, что описано в ваших мемуарах. Единственный вид нарушений, который остался — это, пожалуй…

— Нарушение правил полетов? — предположил я. — Штурмовыми геликоптерами?

Лейтенант засмеялся навзрыд, трясясь вместе со стулом. Странный он был полицейский, этот носатый толстяк Шиллинг, похожий на кого угодно, только не на полицейского. Он безнадежно махнул на меня рукой:

— Максим, с вами тяжело разговаривать на серьезные темы. Надеюсь, в своих показаниях вы были серьезны хотя бы процентов на пятьдесят. Я пытался всего лишь сказать, что большая часть нарушений, которыми грешит местная публика, не выходит за рамки Естественного Кодекса. Вы читали памятку?

— Не сморкаться, не плеваться, не чихать в общественных местах, — покивал я. — Мусорить и гадить только в специально отведенных местах. Не ручаюсь за точность цитаты.

— Да нет, все правильно. Настоящие эксцессы, к сожалению, тоже иногда случаются, но если кто-то и накуролесит в нашем маленьком герцогстве, то потом обязательно выясняется, что несчастный пребывал в состоянии аффекта. Например, на почве ревности. Ревность, это такой бес, которого так просто не изгнать из человеческой души, и особенно страшно, когда ревность имеет основания. Супружеская неверность разрушает все, потому что разрушает прежде всего гармонию. Рвется ниточка, соединяющая нас с природой, с Богом.

Неужели все это было сказано сотрудником полиции? Сыщиком?

На секунду я потерял чувство реальности. Таких сыщиков не бывает. Человек философствующий возле моей кровати, был ненастоящим, неправильным, он и не мог быть иным, потому что в мире, который он вокруг себя творил, отсутствовала гармония. Я должен добиться соответствия, понял я, иначе… Что — иначе? Иначе мне опять станет плохо…

— Продолжайте, — прошептал я, закрывая глаза. — Слушаю вас очень внимательно.

Ты должен быть другим, думал я, и ты будешь другим. Я исправлю тебя, я сделаю из тебя героя, достойного твоей звучной фамилии… Привычно включился мозг и возникла картинка. Герой был поджарым и сухим — никакой вам полноты! — выбритый череп, маленькие злые глаза. Гениальный, исполненный совершенства нос — чтобы вынюхивать и бежать по следу. Ни капли обаяния, лишь фанатичная нацеленность на результат. И чтобы никогда не улыбался. И чтобы мало говорил. Хищник, профессионал, волк… Лабиринт мертвых подземелий, думал я, черные стены и душная тьма. Вот тебе гармония, сыщик Руди, наслаждайся. Теснятся анфилады бесформенных залов, мелькают зыбкие контуры предметов, вздыхает дощатый пол под ногами. Ты — в этих готических декорациях, неслышными прыжками мчишься вперед, отыскивая путь во мраке. Нескладный, согнутый и вместе с тем стремительный, неудержимый, страшно горят глаза, ноздри стелятся по комнатам — что еще? — ага, семизарядный «дюк» в руке, чудовищное оружие профессионалов, начиненное смертью пятьдесят второго калибра… Реликвия спрятана во чреве древнего замка, но враг знает об этом, нелюдь поганая, и нужно опередить Зло, пока когтистая лапа не коснулась крышки саркофага… Боже, какая пошлость, думал я. Почему мне опять плохо? Неужели я захочу когда-нибудь изобразить такого героя на бумаге? Где же врач?

— …В конце концов человек теряет то, что заслужил всей предыдущей жизнью, — втолковывал мне неправильный полицейский. — Он теряет свои ночи, перестает видеть сны. Попробуйте представить себе этот позор — человек разучился видеть сны…

— Сны? — вяло переспросил я его. — Причем тут сны?

Говорить было трудно, во рту скопилась слюна. Много-много слюны, имевшей подозрительно гадкий вкус.

И в этот момент вошел врач. Лейтенант Руди Шиллинг вскочил со стула. А следом вошел Вивьен Дрда, начальник полицейского управления, обмахиваясь форменной панамой.

Врач был совсем еще молоденькой девушкой — она и заговорила первой:

— Ну вот и все. Что-нибудь почувствовали?

Я приподнялся на локте.

— Вы меня спрашиваете, целительница?

— А разве здесь есть еще кто-то, кто нуждается в моей помощи? — Она почему-то посмотрела на лейтенанта Шиллинга. Тот стоял с каменным лицом, уже не улыбаясь. Вивьен Дрда тоже посмотрел на лейтенанта и неожиданно подмигнул ему. Затем Вивьен подмигнул мне:

— Znama tvař![1]Привет, системотехник.

— Мичман, — обрадовано сказал я. — Хорошо, что ты пришел. Они меня подозревают в нездоровом образе мыслей.

Девушка подошла к кровати, на которой я лежал, и отключила оба генератора — в изголовье и в ногах.

— Так вы что-нибудь чувствовали? — повторила она вопрос. — Несколько минут назад.

Я чувствовал себя, как никогда хорошо — стих гул в ушах, и странной дурноты, вдруг навалившейся на меня, в помине не было. Наваждение прошло.

— Несколько минут назад? — наконец-то догадался я. — Значит, это было ваших рук дело? Товарищ Дрда, я выражаю официальный протест. Тайные эксперименты на людях запретили еще в прошлом тысячелетии.

— Я проверяла вашу эндокринную систему, — строго возразила девушка. Серьезный она была человек, полная противоположность здешним полицейским.